Дело в том, что ничем из перечисленного перевод не обладает – разве что… внятностью? Но подчас нет и её. Читателю с элементарным художественным вкусом и языковым чутьём хватило бы и двух абзацев, чтобы это понять. Зато автор работы обладает каким-никаким признанием в академической среде. Евгения Зимина — доцент кафедры романо-германских языков Костромского Государственного Университета, преподает, среди прочих дисциплин, теорию и практику художественного перевода, имеет несколько изданных переводов поэзии, неоднократно выигрывала переводческие конкурсы.

Так возможно ли предположить, что не качество перевода (оно слишком низкое) стало причиной победы Евгении Зиминой на конкурсе, а скорее её регалии? Мне очень хотелось бы ошибиться в своей догадке, но уровень работы свидетельствует против чистоплотности судей. Далее я приведу наиболее показательные выдержки из текста Зиминой. Ознакомиться с переводом в полном объёме можно на сайте Pechorin.net.

Основная проблема перевода в том, что в нём очень много «от себя», от переводчицы. Она по своему усмотрению сокращает или удлиняет предложения, и таким образом кое-где выходит из затруднительных положений, а где-то навязывает автору свои собственные детали. Правда, таких случаев не столь много. Вольно переводчица обходится и со специальной рыболовецкой и морской терминологией, не уделяет фактологии нужного внимания, и самое главное – она абсолютно глуха к стилю автора. Мы не видим в тексте ничего от Хемингуэя и очень много видим от Зиминой. Посмотрим хотя бы на следующее предложение:

«На морской рыбалке на крупную рыбу жёсткое удилище убивает рыбака, а гибкое – рыбу».

Это предложение наиболее характеризует текст перевода с точки зрения стиля: оно – аритмично. Хемингуэй же ритмичен удивительно, и основу его ритма составляют лексические повторения. В предложении одно и то же слово может использоваться до нескольких раз. Далеко не каждому перу это под силу, но тем и уникален Хемингуэй, тем и велик его талант. Оригинальный смысл в этом предложении, конечно же, передан, но то, как это прозвучало, с Хемингуэем ничего общего не имеет.

«На берегу нас всегда ждали с нетерпением, потому что рыбу мы разделывали и раздавали, и когда мы проходили мимо Эль-Морро к пирсам у площади Святого Франциска с висящими, как флаги, марлинами, мы видели, как в порт бежит толпа».

Здесь не всё идеально с точки зрения стиля, но это ничто по сравнению с «висящими, как флаги, марлинами». Грубейшая фактологическая ошибка! Надо отметить, что члены жюри в подробной рецензии на это обращают своё внимание, но почему-то в тексте перевода, который опубликован на сайте, марлины так и остались висеть. Видимо, переводчица это ошибкой не посчитала и позицию рецензента принять отказалась. Если это так, то выводы можно делать не только о качестве перевода, но и в целом о «скрупулёзности» автора.

Тем более эта ошибка чудовищная, что благодаря ей картина вырисовывается ну прямо гротескная: только представьте себе рыболовецкое судно, которое приближается к берегу, на мачте у него висят (!) огромные дохлые рыбины, и с городской площади навстречу ему (судну) несётся толпа, которая далее по тексту будет оттеснена полицейскими дубинками!

«В тот день, когда на мачте у нас висело пять «флагов», полиция стала разгонять толпу дубинками».

Заключив «флаги» в кавычки переводчица окончательно вбила гвоздь в крышку гроба своего текста – Хемингуэй остался ею совершенно не услышанным.

Там, где автор пишет «отправиться домой», у переводчицы – «отправиться восвояси». Хемингуэй говорит «I said ritually» (сказал я уже по привычке), Евгения пишет – «ответствовал я торжественно». Много Евгении, мало Хемингуэя. Образ писателя вырисовывается почти карикатурный, будто с издёвкой.

С терминологией переводчица обошлась слишком фамильярно, понадеявшись, видимо, что пусть на грани фола – но как-нибудь сойдёт. Это тем более неоправданно, что у Хемингуэя этой специальной лексики кое-где нет вообще, а у Евгении – есть.

«Но с таким жёстким удилищем вываживать марлина было невозможно».

В тексте у автора мысль вообще несколько иная и более развёрнутая. Но Евгения попыталась уложить её в одно слово – «вываживать». Если не отходить от текста оригинала, то перевод должен выглядеть примерно так:

«Но удочка утратила жёсткость, и теперь нельзя было наказать марлина, нельзя было проявить над ним власть».

Вот ещё пример:

«– Тебе понравилось, как я его вываживал?
– А то!»

«Вываживать» в тексте встречается ещё с десяток раз. Отмечу здесь, что основные герои рассказа обращаются друг к другу с уважением, предполагающим определённую дистанцию в отношениях, и Хемингуэй это подчёркивает. Поэтому везде было бы правильнее использовать «вы» вместо «ты». Да и «а то!» имеет окраску, резко контрастирующую с цветом хемингуэевского текста.

У марлина, как и у всякой рыбы, есть в первую очередь нос – эквивалентом этого слова в английском языке (bill) и воспользовался Хемингуэй. Переводчица же решила шагнуть дальше и назвала его копьём. В каких-нибудь контекстах это может быть оправданно, но здесь…

«… и её копьё было похоже на спиленный бильярдный кий …»

Это ли не глухота к собственному языку? Есть в тексте и ещё одно копьё:

«Мы увидели его одновременно. В воде он казался темным, а копьё появилось из волн рядом с наживкой из скумбрии».

Кстати о «наживке из скумбрии». Кроме того, что перед мысленным взором предстаёт едва ли не рыбная котлета, которую повесили на рыболовный крючок, возможно ли обойтись без «скумбрии» там, где это слово не употреблено автором?

Переводчица часто путает «снасть» и «оснастку». Это похожие слова и, в некоторых контекстах, взаимозаменяемые, но не здесь:

«В те времена не было никаких аутригеров и держателей для удилищ, и я просто хотел наловить в проливе горбылей с помощью лёгкой оснастки, как вдруг клюнула эта рыбина».

Итак, по порядку. Аутригеры? Это слово, заимствованное из английского уже в наше время, в эпоху, когда мы становимся всё терпимее в речи ко всяко рода калькам с иностранного языка. Горбыли? Наловить горбылей с помощью лёгкой оснастки? И почему горбыли, когда королевская макрель в хемингуэевский текст, да и в конце концов в контекст, вписывается куда лучше? Предложение это можно было бы перевести, например, так:

«Для удилищ в то время не использовались ни выносные опоры, ни крепежи, и я просто стравливал в воду лёгкую снасть в надежде, что в канале мне удастся подцепить королевскую макрель – и вот тогда клюнул марлин».

Придерживаясь слов нарочито тяжёлых, специальных, граничащих с арго, и там, где у автора их нет, переводчица обнаруживает болезненную неуверенность в собственных силах, не говоря уже об отсутствии чувства текста.

Так, слово «леска» или «леса» не встречается в тексте почти ни разу. Вместо него – везде «шнур».

«Она промчалась вдоль борта, таща за собой шнур».

Таща?

«Этот чёрт сейчас весь шнур выберет!»

Чёрт? (У Хемингуэя проще: «He's taking all of it» – Он уведёт всю леску. Без восклицательных знаков – и это тоже важно).

«Кончик удилища согнулся к самой воде, и когда я его приподнимал, чтобы подтащить рыбину и начать сматывать шнур, оно не распрямлялось – просто палка с привязанным к ней шнуром».

(Шнур. С шнуром).

Да и слово «палка» тут совсем ни к чему. Правильно перевести этот отрывок нужно бы так:

«Удочка своим концом касалась поверхности воды и никак не реагировала, когда я её приподнимал, чтобы подтянуть рыбу ближе и выбрать леску. Это уже и не была удочка вовсе. Это было продолжение лески».

«– Прибавить можешь? – крикнул я Джози.
– Не в этой жизни, – ответил он. – Шнура много осталось?»

«Шнура» в тексте просто навалом, но почему-то госпожу Артамонову его изобилие не смутило. А что такое «не в этой жизни»?

А это?

«– Может, вам что нужно, кэп?
– Две другие руки и новую спину, – сказал я».

Другие руки? Вот ещё:

«– Ты вроде говорил, что он не сможет нырнуть и сдохнуть на глубине».

Возникает ощущение, что «нырнуть и сдохнуть» – это такой рыбий трюк, на который марлин не должен отважиться. Речь идёт о том, что если марлин устанет, то опустится на глубину и там умрёт, и тогда его будет невозможно поднять. Достоверно перевести нужно было бы так:

«Ты вроде говорил, что он не станет подыхать на глубине?»

Далее по тексту встречаем:

«Я зацепил крючком цементный пирс». (Бетонный?)

Следом:

«Я пошёл посмотреть, что с Карлосом. Его рвало через борт».

Возможно, лучше так: «Я пошёл посмотреть, как там Карлос. Он стоял на носу, и его рвало».

«Затем он сделал два виски с содовой». (В тексте – «виски с лимоном»).

«Джози сел на своё сиденье и стал забрасывать ещё одну наживку из скумбрии». (Опять «наживка из скумбрии»).

В следующем предложении у рыбы вырастают подводные крылья:

«[…рыбу,] похожую на длинное каноэ с пурпурными полосами и двумя огромными подводными крыльями».

На этом лице красивыми были только глаза.

Глаза на лице? Лучше: «Симпатичного в этом лице не было ничего кроме глаз».

Работой над английскими причастиями и деепричастиями переводчица себя тоже не утруждала, и поэтому по всему тексту встречаем: крутя (катушку, выбирал шнур), таща (за собой шнур), тянущегося (к рыбе шнура), ведомое (лоцманским катером судно), тянущую (за собой рыбацкую шлюпку) и т.д.

Местами Евгения конвертирует сажени. Но ладно бы в метры – так в футы же:

«Отрежь футов двести шнура от большой снасти».

В оригинале – тридцать саженей (ровно). При переводе саженей в футы число получилось излишне точным, поэтому в тексте Евгении Зиминой видим «футов двести».

Вот ещё пример, очень ярко иллюстрирующий, насколько всё-таки нескрупулёзно, вопреки отзыву жюри, переводчица подошла к выбору лексики:

«Я старался передать чувство моря и всё то, что мы видели и слышали, чуяли и чувствовали каждый день». (Чуяли?)

Очень много личного, от себя – и всё потому, что переводчица или не захотела или просто не смогла прочувствовать текст:

«Он всё утро, как идиот, головой качает». (В оригинале: «he's just shaking his goddam head all morning»; слово «goddam» – экспрессивное, а слово «идиот» в данном случае имеет оценочный характер).

«Никчёмный он человечишка, кэп». («Человечишка» – это тоже собственный вклад переводчицы в текст, в оригинале: «he was worthless»; уж куда лучше – «ничтожество»).

«Я счас убью кого-нибудь тебе в подарок, а на рыбу мне тьфу».

«Счас»? Имитация на письме разговорной речи возможна там, где её имитирует сам автор, в тексте этого нет. Кроме того, «а на рыбу мне тьфу», когда у автора – «shit», лучше перевести хотя бы как «плевать». К тому же, что слова эти принадлежат напившемуся вдрызг офицеру карательного отряда, который через несколько строчек изобьёт человека до полусмерти.

«Я в бары больше ни ногой, пока дела не закончу». (Речь не о «делах», а о беспорядках, которые чинили карательные отряды Мачадо).

«Из печи шёл дымок, а грузовик на дороге над обрывом вздымал облако пыли». (У автора нет «над обрывом»).

Много неточностей:

«– Я знаю, что привычка – плохая штука, – сказал мистер Джози. – И что работа убивает больше народа, чем привычка». (Правильно: «А привычка работать убила людей больше, чем любая другая»).

Я забрался на нос, держась за поручни, которые мы закрепили на палубе. (Не на палубе, а на крыше рубки).

Отдельные абзацы напоминают по стилю неудачное школьное сочинение:

Помню, что я вертел катушку и смотрел на судно, а затем побежал на корму и стал смотреть, как оно набирает скорость. Корабль уходил всё дальше, и лоцман нас тоже не задел.

Кроме того, «корабль уходил всё дальше» – это выдумка переводчицы.

Ближе к стилю автора и правильнее так:

«Какое-то время я наблюдал за ним и работал катушкой, а затем, пробираясь назад к корме, смотрел, как оно набирает скорость. Судно шло на приличном расстоянии от нас, и бот тоже не должен был загородить нам путь.».

В заключение я приведу ещё несколько примеров:

Карлос обхватил меня поперёк туловища (вместо «обхватил меня сзади за пояс»).

Он дрожал, как подружейная собака. Хорошая подружейная собака. («Подружейная» – вроде бы и ничего, но «дрожал, как собака»? Может, хотя бы «пёс»? Дрожал, как пёс?)

Рыба протащила нас от крепости Эль-Морро до отеля «Националь». (И здесь ключевая ошибка: герой рассказа изо всех сил старается не допустить разрыва лески, поэтому важно, чтобы лодка шла за рыбой на подходящей скорости, а у переводчицы рыба сама тащит лодку).

И в этот же миг я услышал вопль, который может издать лишь сумасшедший. В этом вопле было всё отчаяние мира. (Переводчица срезала несколько важных углов. Возможно, лучше было бы так: «А затем я услышал крик, какой от человека в своём уме никогда до этого не слышал. Как если бы отчаяние в самом чистом виде можно было взять и обратить в звук»).

«Он был очень мощным, и казалось, что по волнам скачет винный бочонок». (Вместо: «Когда он показывался, то выглядел не меньше винной бочки в обхвате»).

«Потом, когда на катушке оставалось всего ярдов двадцать шнура, марлин остановился, мы подошли ближе и стали выбирать шнур». (Снова и снова пресловутый шнур, да ещё дважды в одном предложении).

«Марлин выпрыгивал из волн с таким плеском, будто шла моторка». (Куда шла? и… моторка? У Хемингуэя всё-таки «моторная лодка».)

«При прыжке он поднимал такие брызги, будто со скалы упала лошадь». (Глаголы «поднимал» и «упала» – разных видов и плохо согласуются; лучше: «Каждый раз во время прыжка брызги от него летели, как если бы с высоты в воду срывалась лошадь»).

Красной нитью через рассказ проходит тема борьбы человека и мужчины с силами природы, на стороне которых здесь выступает невиданных размеров марлин. Неслучайно, что везде по тексту Хемингуэй использует местоимение мужского рода – «он». Ведь речь идёт о битве, противостоянии мужского начала в человеке и твари. К сожалению, этот значимый и центральный для творчества Хемингуэя факт от Евгении тоже ускользнул.

Каждая строчка текста достойна строгой критики. Но вместо этого перевод удостоился похвалы. Надо отдать должное и жюри – оно отметило кое-какие неточности в переводе, огрехи и ошибки – но всё это частности, большинство из которых при этом упомянуто не было. Не сказано самое главное: текст ничем не напоминает о Хемингуэее. Есть карикатура на него, есть профанация, но самого писателя – нет. Поэтому читая заключительные строки рецензии доцента Артамоновой, так и хочется развести руками:

«Все эти ошибки и недочеты легко устранимы, и, несмотря на высказанные замечания, перевод выполнен на достойном уровне и заслуживает первого места в конкурсе».

В заключение скажу, что если в художественном переводе целиком отсутствует автор, то ничего «легко устранимого» в таком переводе нет. Признавать его даже относительно хорошим – означает очень сильно снизить планку качества для всякого перевода вообще. А для любого уважающего себя переводчика это большой повод задуматься: стоит ли вообще тратить время на участие в подобных мероприятиях, если своим судейством жюри стирает грань между победой и поражением?