ПРЯМАЯ РЕЧЬ

«То, чего я хотела, уже случилось».

Светлана Сачкова больше 15 лет проработала в российских СМИ, затем переехала в Нью-Йорк и теперь учится в магистратуре по литературному мастерству. В сентябре в издательстве Эксмо вышел ее роман «Люди и птицы», а на днях в продажу поступила аудиоверсия книги, которую начитала Ольга Шелест. Про просьбе «Хэмингуэй позвонит» Светлана рассказала о том, как она стала писателем и не перестала писать даже после целой серии неудач и разочарований.
Телеграм-канал «Хемингуэй позвонит»
Светлана Сачкова. Автор романа «Люди и птицы», «ЭКСМО», 2020 год
Я выросла в довольно обычной советской семье, далекой от литературы. Книги у нас в доме были, потому что иметь какую-никакую библиотеку было престижно, но кроме меня, насколько я помню, их никто не читал. У родителей не было ни одного знакомого не то что писателя, а даже гуманитария: их круг общения состоял из людей, занятых торговлей, или делающих карьеру в каком-нибудь министерстве. Видимо, я сама догадалась, что раз на свете существуют книжки, наверное, их кто-нибудь пишет.

Когда я училась в третьем классе, моего папу послали в долгосрочную командировку в Сирию вместе с семьей. Мы жили в портовом городе Латакия, где развлечений было мало, поэтому я смотрела по телевизору японские мультфильмы, не понимая ни слова: они были дублированы на арабский, и уловить суть происходящего было сложно. Помню, мне очень нравился длинный мультсериал про девочку-подростка, которая путешествовала по миру с говорящими кошкой и собакой, но я решительно не могла понять, что в нем происходит, какие там разворачиваются конфликты. Я дорисовывала их в своей голове. А однажды я села писать и накатала про эту девочку и ее друзей целый роман.

И вот пришло время возвращаться в СССР. Родители переживали: всех прибывающих из-за границы советская таможня обыскивала вместе с багажом, цепляясь к каждой мелочи. Однажды у меня уже конфисковали вкладыши от жвачек, так как на них были нарисованы боевые роботы из мультфильмов – сказали, что это культ насилия. Так что я уже тогда понимала, что рукопись нужно сначала дать папе – вдруг там окажется что-то антисоветское, и нас арестуют? Папа прочел роман и был очень им впечатлен. Он потом еще долго про него вспоминал: "Надо же, я бы и в сорок лет такое не написал! А тут одиннадцатилетний ребенок". В отличие от него, я была к себе очень строга: перечитав роман, я решила, что он плохо написан, и сожгла его. Тогда я еще не знала слова revision, на которое буквально молятся англоязычные писатели. В Америке считают, что чем больше раз ты перепишешь текст, тем лучше он станет. А первый драфт может быть вообще едва читабельным.
В Америке считают, что чем больше раз ты перепишешь текст, тем лучше он станет. А первый драфт может быть вообще едва читабельным.
Светлана Сачкова. Первые шаги в Нью-Йорке
Несколько лет после этих событий я почти не делала попыток писать. Только в восемнадцатилетнем возрасте, во время учебы в Нью-Йоркском университете (это было в самом начале девяностых, когда я впервые приехала в США), я неожиданно взялась за большую вещь – исторический детектив. Почему мне пришла в голову эта идея, понятия не имею: я никогда не читала детективы, разве что Шерлока Холмса в детстве, и историей не интересовась. А тут вдруг родился сюжет про какого-то купца и таинственное убийство, с монахами и зловещей атмосферой – сейчас уже не помню всех деталей. На что была похожа Москва в девятнадцатом веке, я знала только в общих чертах, и мне понадобилась информация о том, что тогда носили и ели, какие были дороги и тротуары, на чем по этим дорогам ездили и так далее. Интернет в начале девяностых только появился, и там еще ничего нельзя было найти, поэтому я просиживала долгие часы в университетской библиотеке, рылась в книжках, и у меня уходила уйма времени на то, чтобы разыскать одну мельчайшую подробность. Работа из-за этого продвигалась медленно, и роман я забросила. А когда через несколько лет вышел первый детектив Бориса Акунина, я была страшно раздосадована тем, что идея пришла мне, а книжку написал он.

В двадцать один год я родила сына и, приехав домой из роддома, обнаружила, что не могу спать: стоило мне только лечь, ребенок тут же начинал кричать. Тогда я решила не спать вовсе и, чтобы не сойти с ума, взяла ручку, тетрадь и вдруг написала: «Это был плевок в лицо судьбе». Оказалось, что это первая строчка романа в стиле «поток сознания». Разумеется, с грудным ребенком особенно не попишешь, поэтому я работала над текстом урывками. Тем не менее, мне удалось его закончить и даже опубликовать: роман вышел в 2000 году и назывался «Одна жирафья жизнь, или Женщина детородного возраста». Впрочем, ни о каком деторождении речи в нем не шло. Главная героиня, обычная молодая девушка, просто пыталась найти себя в жизни, и однажды эти поиски привели ее к тому, что она убила одну очень неприятную старушку. А вскоре после этого я включила телевизор и попала на передачу «Культурная революция». Я еще не успела понять ее тему, как микрофон взяла Людмила Улицкая и сказала, что молодая писательница Светлана Сачкова очень интересно переработала сюжет Достоевского в своем первом романе.

И я сразу решила, что у меня и у моей книжки все будет хорошо! Но эти ее слова оказались практически единственным откликом на роман: книжной критики тогда в России не существовало, знакомых среди писателей и журналистов у меня не было, и, не считая моей семьи, про мою книжку узнали примерно три с половиной человека. Причем они утверждали, что написанная мной сцена убийства настолько убедительна, что сразу становится ясно: старушку я убила на самом деле. Эти люди просили меня по секрету признаться, что так оно и было. А у меня в голове возникал вопрос: стоит ли мне продолжать с ними общаться?
Через несколько лет вышел первый детектив Бориса Акунина. Я была страшно раздосадована тем, что идея пришла мне, а книжку написал он.
В общем, все это было весело, но опыт опубликования романа оказался неудачным. Книжка стояла у меня на полке, я могла подержать ее в руках, но ее не читали и не обсуждали, а, значит, ее как бы и не было. Причем у второй моей книги судьба вышла похожей. Я написала роман «Вадим», назвав его именем главного героя – владельца успешного IT-бизнеса, который мучается экзистенциальными вопросами и переживает из-за отношений с женой. Роман получился постмодернистким и, как я теперь понимаю, неровным: там были изумительные куски, но были и очень слабые. Я посылала рукопись в разные издательства, и везде мне отвечали одной и той же фразой: «Это неформат». А через какое-то время я услышала, что Слава Курицын запускает в АСТ-Астрель серию под ровно таким названием – «Неформат». Там мой роман пришелся к месту, но, стоило ему выйти, как серию закрыли: эти книжки не продавались, и их быстро убрали с полок.

А затем произошла потрясающая история, которую я теперь рассказываю знакомым, как очень забавную, но только потому, что с тех пор прошло уже больше десяти лет. Однажды я написала рассказ о подростках и показала его другу. Тот сказал, что текст получился очень живой и классный, и подкинул идею: написать целый сборник про старшеклассников, которые учатся вместе, и чтобы рассказчиком выступал попеременно каждый из них. Я начала работать. Целый год я зависала на подростковых форумах, чтобы впитать сленг, на котором они тогда говорили, и достоверно его передать, и написала штук пятнадцать рассказов, в которых подростки влюблялись, занимали сексом, пробовали наркотики, совершали подставы, ссорились в родителями и учителями и попадали в жуткие истории. Я понимала, что получилась хорошая вещь, и решила найти агента.

Литературных агентств тогда было всего одно – «Гумен и Смирнова»; я разыскала Юлю Гумен в фейсбуке и написала ей. Она прочла рукопись и пришла в восторг, сказав, что очень быстро ее продаст – только попросила добить объем двумя дополнительными рассказами. Дело было в 2010 году. В тот день, когда я выслала ей законченную рукопись сборника «Школа», на Первом канале вышел сериал «Школа» Валерии Гай-Германики. Разумеется, она ничего не знала о моих рассказах, а я – о ее сериале. Посмотрев первые десять минут, я сразу поняла, чем кончится дело: мой сборник не купят. Персонажи и коллизии у нас были разные, но суть – одна и та же. Я оказалась права, и сборник издателя не нашел.

Разумеется, это было не больше, чем совпадение, но меня эта ситуация довольно сильно травмировала. По-другому и быть не могло: когда ты долго над чем-то работаешь, вкладываешь огромное количество сил, и вдруг оказывается, что все это зря – конечно, ты будешь горевать. Одна моя близкая подруга сняла как-то очень крутой фильм с потрясающими артистами, но один из них благодаря целой серии скандальных выходок превратился в человека, которого никто и никогда больше не рискнет показать на экране. Фильм не выпустили, даже не стали заканчивать пост-продакшн; с тех пор прошло целых семь лет, но подруга до сих пор не может об этом вспоминать.

Казалось бы, после стольких неудач я должна была перестать писать. Я действительно перестала, но только на время. После истории со «Школой» я не писала год или два, а затем открыла новый файл и начала сочинять роман. Сочиняла я его долго, так как обычная жизнь вдруг осложнилась, и у меня не осталось буквально ни одной свободной минуты. Я всегда восхищалась теми, кто настолько серьезно относится к своему творчеству, что перестраивает под него всю свою жизнь и жертвует, например, сном или общением с друзьями и близкими. Сама я никогда не была таким человеком. Недавно я прочла в интервью американской писательницы Июнь Ли, что она десять лет подряд писала с полуночи до четырех утра, а утром вставала и шла на работу, но это стоило ей жесточайшей депрессии и двух попыток самоубийства. Впрочем, я и так знала, что этот способ не для меня.

Я писала тогда, когда получалось: то на выходных мне удавалось урвать часок и написать страничку, то на работе отредактировать абзац, открыв файл тайком от коллег. Честно говоря, дело продвигалось так медленно, что я и вовсе не верила, что мне когда-нибудь удастся закончить роман. Но мне все же удалось это сделать, и Юля Гумен вспомнила меня спустя много лет после нашего знакомства. В результате роман «Люди и птицы» вышел в Эксмо; его читают и обсуждают. Для меня это очень важно. Я никогда не мечтала о мировой славе, о премиях и больших деньгах. То, чего я хотела, уже случилось.
Made on
Tilda