Погоня как счастье

В тот год мы планировали месяц охотиться на марлинов у берегов Кубы. Месяц начался 10 апреля. К 10 мая у нас было 25 рыб, и наш заплыв подошел к концу. Что нужно было сделать тогда, так это купить пару подарков для возвращения в Ки-Уэст, заправить Аниту кубинским газом чуть подороже, чтобы пересечь залив, помыться и поехать домой. Но большой рыбы, синего марлина, нам не попадалось.

— Хотите снять ее на другой месяц, капитан? — спросил мистер Джози. Анита была его лодкой, и он сдавал ее в прокат за десять долларов в сутки. Стандартная цена выхода в море тогда была тридцать пять долларов в сутки. — Если хочешь остаться, я сдам ее и за девять.

— Где я найду девять долларов?

— Заплатишь, когда выловишь. Ты на отличном счету в Standard Oil Company на другом берегу. Когда мы получим счет, я расплачусь деньгами с прошлого плавания. А если с погодой не повезет, что-нибудь напишешь.

Я согласился, и мы остались рыбачить на другой месяц. К тому времени мы выловили сорок две рыбы, и среди них не было ни одной большой. Тогда через залив ближе к Морро пролегало темное, сильное течение — временами на нем встречались акры поплавков — и стаи летучей рыбы взлетали дугой, и птицы летали вокруг. Но ни один синий марлин нам не попался, хотя белых мы вылавливали — или теряли — каждый день. В один день я поймал пятерых.

Мы были очень популярны на берегу, поскольку мы потрошили всю рыбу и раздавали ее даром. Когда мы пришвартовались под флагом марлина у крепости Морро, чуть выше канала, мы увидели бегущую по причалу толпу. Фунт рыбы тогда у рыбака стоил от 8 до 12 центов за фунт, а на рынке — вдвое больше. Тогда мы прибыли с пятью поднятыми флагами, и полиция оттесняла толпу дубинками. Это было ужасно и гадко. Но таков был год на берегу.

— Эта чертова полиция отбивает наших постоянных клиентов и забирает всю рыбу, — выругался Джози. — Катись к черту, — он окрикнул полицейского, потянувшегося за десятифунтовым филе марлина. — Я до этого не встречал твою страшную рожу. Как тебя зовут?

Полицейский назвался.

— Капитан, он есть в нашей книге compromiso*? (*compromiso(исп.) — обещание, обязательство, приверженность — прим. переводчика)

— Нет.

Книгой compromiso мы звали блокнот, куда выписывали имена всех людей, которым обещали рыбу.

— Запиши его в книгу compromiso на следующую неделю, на маленький кусок, — кивнул мне Джози. — А сейчас, полицейский, иди к черту отсюда и лупи кого-нибудь другого, а не наших друзей. Я повидал немало ваших в своей жизни. Возьми свои дубинку с пистолетом и вали с доков, если ты не портовый полицейский.

Наконец вся рыба была выпотрошена и разделана согласно нашей книге, и книга была полна обещаний на следующую неделю.

— Ты иди в "Амбос Мундос" и помойся, капитан. Прими душ, а я к тебе подойду. Затем мы пойдем в "Флоридиту" и все обсудим. Тот полицейский здорово меня разозлил.

— Ты тоже сходи помойся.

— Нет, я и здесь себя в порядок приведу. Я не потел, как ты сегодня.

Так что я пошел наверх по мощеной улочке, шедшей наискосок к отелю "Амбос Мундос". Проверил на стойке регистрации, не пришло ли мне новых писем, затем поднялся на эскалаторе на последний этаж. Моя комната находилась в северо-восточном углу здания, и пассат дул прямо в окна. Я взглянул из окна на крыши старой части города и дальше на гавань, где лайнер Оризаба неторопливо выходил из порта, весь в огнях. Работа с рыбой утомила меня, и мне захотелось прилечь. Но я знал, что так недолго и заснуть, поэтому я сел на кровать и стал наблюдать из окна за стайками летучих мышей. Тогда, наконец, я разделся, принял душ, переоделся в чистое и спустился вниз. Джози ждал меня у входа в отель.

— Ты, должно быть, устал, Эрнест, — сказал он.

— Нет, — соврал я.

— Я устал, — признался он. — Просто наблюдая, как ты тянешь рыбу. Это всего на две рыбы меньше нашего рекорда. Семь и глаз восьмой.

Ни Джози, ни я не любили вспоминать о глазе восьмой рыбы, но свой рекорд мы называли именно так.

Мы шли вверх по узкому тротуару на улице Обиспо, и Джози вглядывался в освещенные витрины магазинов. Он никогда ничего не покупал, пока не приходило время возвращаться домой. Но ему нравилось рассматривать все, что было на продажу. Мы прошли мимо двух последних домов и ларька лотерейных билетов и толкнули вращающуюся дверь старой "Флоридиты".

— Тебе лучше присесть, капитан, — предупредил Джози.

— Нет, мне нравится стоять у стойки.

— Пиво, — кивнул бармену Джози. — Немецкое пиво. Что будешь пить, капитан?

— Дайкири со льдом, без сахара.

Константе замешал дайкири и оставил в шейкере еще две порции. Я ждал, когда Джози перейдет к делу. Он вернулся к нему сразу, как получил свое пиво.

— Карлос сказал, они должны пойти в следующем месяце, — начал он. Карлосом звали нашего кубинского друга и отличного промыслового ловца марлинов. — Он сказал, что никогда не видел такого течения. Когда рыба пойдет, это будет что-то невероятное. А он говорит, что она должна пойти.

— Мне он тоже говорил.

— Если ты хочешь попытаться снова, капитан, я сдам Аниту за восемь долларов в день. Я могу готовить, чтобы мы не тратились на сэндвичи. Мы можем возвращаться в бухту на обед и я буду готовить на берегу. Мы постоянно вылавливаем этих тунцов в полоску волной, а они на вкус так же хороши, как и тунцы поменьше. Карлос говорит, что может купить нам что подешевле на рынке, когда пойдет за наживкой. Ужинать мы можем по вечерам в "Жемчужине Сан-Франциско". Я там прошлой ночью наелся за тридцать пять центов.

— Я прошлой ночью не ел и сэкономил деньги.

— Тебе надо есть, капитан. Может, поэтому ты сегодня немного устал.

— Так и есть. Но ты уверен, что хочешь идти еще на один месяц?

— Ей точно не нужно простаивать. Почему мы должны все бросить, когда большая рыба вот-вот пойдет?

— А тебе есть, чем еще заняться?

— Нет. Тебе?

— А ты думаешь, рыба пойдет?

— Карлос говорит, должна пойти.

— Тогда предположим, одна клюнула, и мы не можем его вытянуть с нашей удочкой.

— Должны вытянуть. Ты его не отпустишь, если поешь поплотнее. А есть мы будем плотно. А еще я думал кое о чем другом.

— О чем?

— Если ты будешь ложиться рано и откажешься от социальной жизни, ты сможешь вставать на рассвете и писать рассказы, и всю дневную работу закончишь к восьми утра. Мы с Карлосом к этому времени все подготовим, и тебе останется только взойти на борт.

— Окей, — я кивнул. — Никакой социальной жизни.

— Это она тебя так выматывает, капитан. Но я не имею в виду, никакой жизни вообще. Оставь для нее субботние ночи.

— Отлично, — сказал я. — Веселье только по субботним ночам. А теперь скажи, о чем бы мне по-твоему стоило писать?

— Это не ко мне, капитан. Я в это вмешиваться не буду. У тебя всегда хорошо получалось, когда ты работал.

— Что бы ты хотел почитать?

— Ну, почему бы тебе не написать хорошие короткие рассказы о Европе, или о Западе, или когда ты был бездомным, или на войне, что-нибудь такое? Ты мог бы написать что-нибудь о том, что знаем только мы с тобой. Напиши один рассказ про то, что видела Анита. И можешь добавить туда немного социальной жизни, чтобы всем было интересно.

— Я же от нее отказываюсь.

— Конечно, капитан. Но тебе есть, что вспомнить, а небольшой перерыв тебе сейчас не помешает.

— Ты прав, — сказал я. — Большое тебе спасибо, Джози. Я начну работать утром.

— А еще я думаю, что, пока мы не начали новую жизнь, ты должен съесть этой ночью большой стейк с кровью, чтобы завтра проснуться полным сил и желания работать. Карлос говорит, большая рыба может пойти в любой день. Капитан, тебе нужно быть в лучшей форме.

— Как думаешь, еще один коктейль мне не повредит?

— Какой там, капитан. Все, что там есть — это ром и немного лаймового сока и мараскино. Это мужчине никогда не помешает.

Именно тогда в бар зашли две наши знакомые девчонки. Они были прелестны и свежи, и их вечер только начинался.

— Рыбак, — сказала одна на испанском.

— Два высоких, крепких рыбака прямиком с лова, — сказала другая.

— Н.С.Ж., — напомнил мне Джози.

— Никакой социальной жизни, — подтвердил я.

— Секретничаете? — Спросила одна из девушек. Она выглядела ужасно красиво. В ее профиле нельзя было найти и малейшего изьяна там, где правая рука какого-нибудь давнего дружка испортила бы чистоту линий ее изящного носа.

— Мы с капитаном говорим о деле, — сказал Джози обеим, и они ушли на дальний конец бара. — Видишь, как это просто? — Спросил он меня. — Я займусь общественной частью. Все, что тебе остается делать, так это вставать рано по утрам и писать, и быть в форме для ловли рыбы. Большой рыбы. Такой рыбы, которая может весить и за тысячу фунтов.

— Почему бы нам не договориться, — ответил я. — Я займусь общественной частью, а ты будешь вставать рано по утрам, и писать, и быть в форме для ловли большой рыбы, что дойдет и за тысячу фунтов.

— Я бы и рад был, капитан, — серьезно ответил Джози. — Но из нас двоих ты один умеешь писать. Ты моложе меня, и для ловли подходишь больше. Я же слежу за состоянием двигателя и веду Аниту так хорошо, как могу.

— Я знаю. Попытаюсь тоже писать так хорошо, как могу.

— Я хочу и дальше тобой гордиться, — продолжил Джози. — И я хочу, чтобы мы поймали самого, черт возьми, большого марлина, что когда-либо переплывал океан, взвесить его по-честному, разрезать на куски и раздать всем беднякам, что мы знаем, и чтобы ни одного куска не досталось этой чертовой полиции с их дубинками.

— Мы это сделаем.

Сразу после этого одна из девочек нам помахала из дальнего конца бара. Это была тихая ночь, и в баре не было никого, кроме нас.

— Н. С. Ж. — сказал Джози.

— Н. С. Ж. — повторил я благоговейно.

— Константе, — позвал бармена Джози. — Эрнесто нужен официант. Мы собираемся заказать пару больших стейков с кровью.

Константе улыбнулся и подал знак официанту.

Когда мы проходили мимо девочек в обеденный зал, одна из них подала мне руку. Я пожал ее и торжественно прошептал ей на испанском: "Н.С.Ж". "Боже, — сказала другая. Они в политике... в такой ужасный год". Они были впечатлены и слегка напуганы.

Утром, когда первые рассветные лучи с другого конца бухты пробудили меня, я встал и начал писать короткий рассказ, который, как я надеялся, понравился бы Джози. В нем были Анита и море, и всякие штуки, что с нами происходили и о которых знали только мы вдвоем. Я пытался передать ощущение моря, и всего, что мы видели, нюхали, слышали и чувствовали каждый день. Я работал над историей каждое утро, и мы рыбачили каждый день, и ловили хорошую рыбу. Я тяжело тренировался и всю рыбу ловил стоя, а не сидя на стуле. И все-таки большая рыба не шла.

Однажды мы видели, как марлин тащил на буксире рыбацкую шлюпку, причем шлюпка стояла на носу, а рыба при каждом прыжке взметала брызги, как быстроходный катер. Тогда леска оборвалась. В другой день шел шквальной дождь, и мы увидели, как четверо мужчин пытаются вытянуть в лодку одного широкого, темно-фиолетового марлина. Тот весил пятьсот фунтов, и позже я увидел нарезанные из него куски филе на мраморных плитах старого рынка.

Затем, в солнечный день, с сильным темным течением, вода которого была так ясна и прозрачна, что я видел косяки рыб в устье гавани на десять фатомов вглубь, за крепостью Морро мы поймали нашу первую большую рыбу. В те дни не было ни крепежей, ни держателей удилищ, и я как раз закинул легкий крючок, надеясь поймать каранкса*, когда клюнул марлин. Он выплыл на поверхность воды, и его нос был похож на отпиленный бильярдный кий. Его голова выглядела огромной, а сам он — широким, как шлюпка. Затем он промчался мимо нас параллельно лодке, и катушка завертелась так быстро, что нагрелась от трения. На катушке было намотано четыреста ярдов лески-плетенки в пятнадцать нитей, и половину уже затянуло в море к тому моменту, как я взобрался на нос Аниты.

*каранкс — морская лучеперая рыба из семейства ставридовых длиной от полуметра до полутора. Большая, но не такая большая, как марлин. Тот в весе может достигать 800 килограммов, а в длине — пять метров.

Я залез туда по поручням, что мы встроили в стены каюты. Мы не раз репетировали этот шаг и карабкались по верхней палубе туда, где могли бы прижаться ногами к основанию лодки. Но мы ни разу не репетировали этот трюк с рыбой, что мчится мимо тебя, как поезд мимо станции метро, одной рукой при этом держаться за удилище, что взбрыкивает и впивается в руку, а другой рукой и обеими ногами тормозить об палубу, в то время как рыба тянет тебя вперед.

— Заводи лодку, Джози! — Крикнул я. — Он сорвется!

— Уже завел, капитан. Вон он идет.

К тому моменту одной ногой я зацепился за двигатель Аниты, другой — за якорь правого борта. Карлос держал меня за талию, а марлин перед нами рассекал волны. Он казался огромным, как винная бочка, когда выпрыгивал из воды. На солнце он серебрился, и я мог видеть широкие фиолетовые полоски на его боках. Каждый раз, когда он нырял обратно в воду, вода взметалась брызгами, как если бы лошадь упала с обрыва, а он все скакал, и скакал, и скакал. Катушка раскалилась, а моток лески становился тоньше и тоньше вопреки тому, что Анита мчалась за рыбой на всех парах.

— Можешь выжать из нее еще немного? — Я крикнул Джози.

— Не в этом мире, — отозвался он. — Сколько у тебя осталось?

— Чертовски мало.

— Он большой, — заметил Карлос. — Самый большой марлин из всех, что я видел. Если бы только он остановился. Если бы только он ушел под воду. Тогда бы мы его догнали и взялись за леску.

В первый раз рыба остановилась недалеко от крепости Морро, напротив отеля "Националь". Это было неподалеку от того места, где мы вышли из бухты. Когда на катушке оставалось меньше двадцати ярдов, он остановился, и мы его догнали, наматывая обратно всю упущенную леску. Я помню, позади нас плыл лайнер "Грэйс Лайн" с лоцманским катером* впереди, и я беспокоился, что он может преградить нам путь на пути к порту. Я помню, что следил за ним, пока наматывал леску, затем вернулся на корму и наблюдал, как лайнер набирает скорость. Он аккуратно нас обогнул. Лоцманский корабль нас тоже не подвел.

*лоцманский катер — небольшой катер, который ведет крупные суда в порт.

Теперь я был в кресле. Рыба снова скакала по волнам вверх и вниз, и мы намотали на катушку треть лески. Карлос облил катушку морской водой, чтобы ее остудить, и опрокинул ведро воды на мою голову и плечи.

— Ты как, капитан? — спросил мистер Джози.

— Окей.

— Ты себя не поранил тогда, на носу?

— Нет.

— Ты когда-нибудь представлял себе, что есть такая большая рыба, как эта?

— Нет.

— Grande. Grande, — повторял Карлос. Он дрожал, как охотничий пес. Хороший охотничий пес. — Я никогда не видел такой рыбы. Никогда. Никогда. Никогда.

Он не показывался еще час и двадцать минут. Течение было очень сильным, и оно вело нас вниз к району Кохимар на противоположном берегу, где-то шестью милями дальше того места, где мы впервые заметили марлина. Я устал, но мои руки и ноги были в хорошей форме и я довольно уверенно наматывал леску — аккуратно, чтобы не потянуть резко и не отпустить лишнего. Я уже мог его тянуть. Это было непросто. Но возможно, если держать леску подальше от точки разрыва.

— Он собирается подняться, капитан, — сказал Карлос. —Иногда большая рыба так делает. Ты сможешь ударить ее багром, пока она не смекнула, что да как.

— Почему он сейчас поднимется? — Спросил я.

— Он озадачен, — объяснил Карлос. — А ты его ведешь. Он не может понять, в чем дело.

— Не дай ему догадаться, — попросил я.

— Думаю, без потрохов он выйдет за девять сотен, — размышлял Карлос.

— Не забалтывай его, — прервал его Джози. — Не хочешь попробовать другой подход, капитан?

— Нет.

При виде его мы понимали, насколько он огромен. Нельзя сказать, что это нас пугало. Но это было впечатляюще. Мы наблюдали, как он медленно и тихо замер в воде, и его огромные грудные плавники блестели в воде, как два длинных пурпурных лезвия косы. Затем мы увидели, как лодка и леска рванули вперед, как будто нас прицепило к гоночной машине, и он понесся на северо-запад, веером взметая брызги при каждом прыжке.

Мне пришлось снова перейти на нос лодки. Мы преследовали его, пока он не остановился. В этот раз он ушел на глубину почти напротив Морро, и я снова вернулся на корму.

— Хочешь попить, капитан? — Спросил Джози.

— Нет, — ответил я. — Скажи Карлосу, чтобы смазал катушку маслом и не пролил ни капли мимо, и пусть еще раз обольет меня соленой водой.

— Тебе точно ничего не нужно, капитан?

— Две руки и новая спина. Этот сукин сын так же силен, как был с утра.

В следующий раз мы увидели его полтора часа спустя, уже далеко за Кохимаром. Он снова вынырнул и помчался вперед, и мне пришлось бежать к носу лодки, пока мы его преследовали.

Когда я вернулся на корму и смог присесть, Джози спросил:

— Как он, капитан?

— Так же, как и всегда. Но он начинает выходить из себя.

Удилище к тому моменту согнулось, как натянутый лук. Когда я его поднял, оно не выпрямилось, как обычно.

— Анита выдержит еще немного, — ответил Джози. — Ты с ним так навсегда застрянешь, капитан. Облить тебя водой?

— Пока нет. Я беспокоюсь за удочку. Он своим весом только что погнул удилище.

Час спустя марлин стал неторопливо подниматься к поверхности, на этот раз медленно описывая широкие круги.

— Он устал, — сказал Карлос. — Сейчас он поддастся. Из-за прыжков его плавательный пузырь надулся, теперь он не опустится на глубину.

— Удочке конец, — признал я. — Она вообще не выпрямляется.

Это правда. Конец удочки уже касался воды, и, когда ты поднимал ее и наматывал леску на катушку, чтобы достать рыбу, она не разгибалась. Это уже нельзя было назвать удилищем. Это было продолжение лески. При одном подъеме можно было намотать пару дюймов лески. Но это все.

Марлин двигался медленными кругами. На дальней половине круга он вытягивал леску, на ближней ты наматывал ее обратно. Но теперь, когда удилище потеряло гибкость, его нельзя было одернуть. Я ничего не мог с ним сделать.

— Это конец, капитан, — сказал я Джози. Мы передавали друг другу звание капитана время от времени. — Если он решит уйти вниз, мы никогда его не поднимем.

— Карлос говорит, что он поднимется. Он говорит, он поймал столько марлинов, что знает: этот не может залечь на дно. Он говорит, что все марлины так себя ведут, когда попрыгают часок-другой. Я насчитал тридцать шесть прыжков, а я мог видеть не все.

Джози произнес одну из самых долгих речей, что я когда-либо от него слышал. Я был впечатлен. Именно тогда марлин начал погружаться ниже, ниже и ниже. Я двумя руками держался за шпул катушки, до упора натягивая леску. Пальцами я чувствовал, как катушка крутится медленными рывками.

— Что по времени? — Спросил я Джози.

— Ты с ним провозился три часа и пятьдесят минут.

— Ты вроде сказал, что он не может уйти на дно, — крикнул я Карлосу.

— Хемингуэй, он должен подняться. Я знаю, он должен подняться.

— Ну так скажи ему, — огрызнулся я.

— Дай ему немного воды, Карлос, — прервал нас Джози. — Капитан, не разговаривай.

Ледяная вода пошла хорошо. Я сбрызнул изо рта немного воды на свои запястья и сказал Карлосу вылить остальное на заднюю сторону шеи. Пот солью высох на моих плечах там, где веревки натерли их до мозолей, но под солнцем было так жарко, что я этого не чувствовал. Это был июльский день, и солнце было в зените.

— Облей ему голову соленой водой, — кивнул Карлосу Джози. — Пройдись с губкой.

В тот момент марлин перестал тянуть леску. Он замер на пару секунд, натянув леску так крепко, как если бы я зацепился за бетонный пирс, и только потом начал медленно подниматься наверх. Я закрутил леску за счет движения запястья — удочка уже не пружинила и была такой же хлипкой, как ветка плакучей ивы.

Когда рыба поднялась на фатом от нас, и мы могли видеть ее силуэт, проступающий в воде, как длинное каноэ в фиолетовую полоску с двумя выступающими крыльями, она начала неторопливо наворачивать круги. Я напряг все силы, чтобы сократить ее путь. Я натянул леску до упора, буквально в шаге от разрыва, когда удочка сломалась. Не резко и не внезапно. Она просто развалилась.

— Отрежь тридцать фатомов* лески от большой катушки, — скомандовал я Карлосу. — Я удержу его на кругах. Когда он приблизится, у нас будет достаточно лески, чтобы связать их узлом, и я поменяю удочки.

*один фатом, или морская сажень — 1,88 метра

Со сломанным удилищем мы уже не думали словить марлина на обычную удочку и побить мировой рекорд или какой другой. Но он изрядно подустал. С тяжелым снаряжением мы должны были его достать. Проблемой было только, что удилище удочки покрепче было слишком жестким для пятнадцатинитевой лески. Но это была моя проблема, и я должен был с ней разобраться.

Карлос тянул белую леску-плетенку в тридцать шесть нитей с большой катушки, отмеряя ее вытянутыми руками, продевал ее в крепления большого удилища и скидывал на палубу.

Я изо всех сил удерживал рыбу со своей бесполезным удочкой и наблюдал, как Карлос отрезает белую леску и протягивает ее уже на полную длину.

— Отлично, капитан, — сказал я Джози. — Держи эту леску. Когда он подойдет ближе, затяни достаточно лески, чтобы Карлос мог связать обе разом. Только держи мягко.

Рыба неторопливо приближалась, описывая очередной круг, и Джози тянул леску шаг за шагом, протягивая ее Карлосу, который привязывал ее к белой леске.

— Он связал их, — отчитался Джози. У него оставался в запасе ярд зеленой пятнадцатинитевой. Привязанную к ней белую плетенку он держал пальцами, пока марлин приближался к ближнему краю круга. Я снял руки со сломанного удилища, положил его на палубу и взял большое удилище, которое протягивал мне Карлос.

— Обрезай, когда будешь готов, — бросил я Карлосу. — Джози, отпускай понемногу и мягко, а я буду мягко, мягко тянуть, пока мы не поймем, как идет.

Я следил за зеленой леской и огромной рыбой на ее конце, когда Карлос обрезал нить. Затем я услышал крик, какой я никогда не слышал от разумного человеческого существа. Он звучал так, будто бы все отчаяние мира слили воедино и превратили в звук. Затем я увидел, как зеленая леска исчезает сквозь пальцы Джози и соскальзывает за борт, в воду и в глубь. Карлос отрезал не ту петлю на узлах. Рыба исчезла из вида.

— Капитан, — сказал Джози. Выглядел он не очень.

Он посмотрел на часы.

— Четыре часа и двадцать две минуты.

Я пошел на корму проверить Карлоса. Его выворачивало. Я сказал ему, чтобы не огорчался, что такое могло случиться с каждым. Его загорелое лицо застыло, и говорил он низким странным голосом, из-за чего я не мог его понять.

— Всю жизнь рыбачил, и никогда не видел такой рыбы, и так все испоганить. Я испортил жизнь тебе и себе.

— Что за чушь, — сказал я ему. — Ты не имеешь права говорить чепуху вроде этой. Мы поймаем уйму рыбы еще больше, чем та.

Но мы не поймали.

Джози и я сели на корме и позволили Аните плыть по течению. На заливе был чудесный день. Дул только легкий бриз, и мы созерцали береговую линию с крошечными горами где-то позади. Джози мазал кремом мои плечи, руки — там, где они вцепились в удилище, и подошвы моих ступней, где я изрядно натер кожу. Затем он замешал два виски с сауэром.

— Как Карлос? — спросил я.

— Парень раздавлен. Он просто свернулся клубком.

— Я сказал ему не винить себя.

— Конечно. Но он лежит и винит себя.

— Что, как тебе большая рыба после этого? — Спросил я.

— Это все, чем я хотел бы заниматься в жизни, — ответил Джози.

— Привел я тебе большую рыбу, капитан?

— Да, черт возьми.

— Так не пойдет. Ты скажи мне правду.

— Наш договор должен был закончиться сегодня. Теперь я буду рыбачить за бесплатно, если хочешь.

— Нет.

— Я бы настоял. Помнишь, как он скакнул вверх на пути к "Националю"?

— Я помню все.

— Ты хорошо писал, капитан? Не слишком сложно писать спозаранку?

— Я писал так хорошо, как мог.

— Так и держись, и все будет всегда отлично.

— Я, может, завтра отложу письмо.

— Почему?

— Спина болит.

— Но голова-то нет, верно? Ты же не пишешь спиной.

— Но руки устали.

— Черт возьми, с карандашом-то ты справишься. Утром ты проснешься и поймешь, что тебе и самому этого хочется.

Странно, но так оно и было. Я сел за письмо и хорошо поработал, и к восьми часам утра мы уже вышли из гавани. И это был еще один чудесный день, с легким бризом и течением ближе к крепости Морро, как и днем ранее. В тот день мы не закидывали легкие удочки, когда приблизились к чистой воде. Мы слишком часто с этого начинали. Я достал большую скумбрию весом около четырех фунтов и нанизал ее на крючок нашей самой крепкой удочки. На ней крепилась катушка Харди*, и на нее мы намотали белую плетенку в тридцать шесть нитей. Карлос привязал обратно тридцать фатомов нити, что обрезал накануне, и катушка была полна. Единственная проблема была в том, что удилище было слишком жестким. При ловле крупной рыбы слишком жесткое удилище убивает рыбака, а удилище помягче — его добычу, как и должно.

*катушки Харди — добротные и крепкие британские катушки для рыбалки нахлыстом.

Карлос говорил, только когда к нему обращались. Он все еще пребывал в печали. Я не мог позволить себе печалиться, когда у меня все болело, а Джози был не из тех, кого можно опечалить надолго.

— Все утро он только и делает, что трясет своей дурной головой, — сказал Джози. — Так он никакой рыбы нам не приведет.

— Ты как себя чувствуешь, капитан? — спросил я.

— Отлично, — ответил Джози. — Я пошел в город той ночью. Сидел и слушал тот девчачий оркестр на площади, выпил две бутылки пива. Потом пошел в "Донованс". Там творился какой-то ад.

— Какой это ад?

— Ничего-хорошего ад. Плохой. Я рад, что тебя со мной не было.

— Расскажи, — попросил я, держа удочку в стороне и высоко так, что нанизанная скумбрия плескалась на краю корабельной волны*. Карлос повернул Аниту, чтобы следовать за изгибом течения мимо крепости Кабаньяса. Белый шарик поплавка прыгал и дрожал на волне. Джози устроился в своем кресле и принялся нанизывать макрель на крючок удочки по другую сторону кормы.

*корабельная волна — волна, оставляемая судном на воде.

— Какой-то мужик в "Доноване" утверждал, что он капитан секретной полиции. Он сказал, что ему нравится мое лицо, и он убил бы в баре любого, стоит мне попросить. Я пробовал его успокоить. Но он заладил, что я ему понравился и он хочет кого-нибудь убить, чтобы это доказать. Он был из того спецотряда полиции Мачадо. Той, что с дубинками.

— Я их знаю.

— Я догадываюсь, капитан. Так или иначе я рад, что тебя там не было.

— Что он сделал?

— Он все хотел кого-нибудь убить, чтобы показать, как я ему понравился, а я все говорил ему, что не стоит, пусть лучше пропустим по стаканчику и забудем об этом. Он успокаивался ненадолго, а потом снова тянул свою волынку.

— Должно быть, он был приятный малый.

— Капитан, он был никчемным. Я пытался рассказать ему про рыбу, чтобы отвлечь. На это он ответил: "Срал я на твою рыбу. У тебя никогда ее не было. Сечешь?" Я ответил: "Окей, срать на рыбу. Давай на том сойдемся и разойдемся по домам". "Иди к дьяволу!", ответил мне он. "Я собираюсь кого-нибудь убить тебе в подарок и срать на рыбу. Не было никакой рыбы. Ты меня понял?" Тогда я попрощался и кинул деньги Доновану на стойку, а полицейский смел их на пол и придавил ногой. "Черта с два ты пойдешь домой", он крикнул. "Ты — мой друг, и ты останешься здесь". Я снова с ним попрощался, а Доновану сказал: "Донован, извини, но твои деньги на полу". Я не знал, что задумал этот полицейский, и мне уже было плевать. Я шел домой. И как только я двинулся в сторону, этот полицейский выхватил пистолет и начал бить рукояткой несчастного Гальего, который весь вечер пил пиво за баром и даже рта не раскрыл. Никто не пытался его остановить. Я тоже. Мне стыдно, капитан.

— Ничего, это ненадолго, — ответил я.

— Я знаю. Скоро пройдет. Но что мне больше всего не по нраву пришлось, так это то, что полицейскому мое лицо понравилось. Это ж каким должно быть у меня лицо, капитан, чтоб оно понравилось такому полицейскому?

Мне тоже очень нравилось лицо Джози. Оно нравилось мне больше, чем лица всех, кого я знал. У меня ушло много времени, чтобы оценить его по достоинству, потому что это лицо не было вылеплено для мимолетной бездумной симпатии. Его высекало море, выигрыши в баре у картежников, предприятия великого риска, задуманные и исполненные холодным и расчетливым умом. Во всем его лице привлекательными можно было назвать только глаза, оттенка светлее и диковиннее, чем Средиземное море в самый солнечный и ясный день. Глаза были чудесны, но лицо назвать красивым было нельзя, и сейчас оно выглядело, как смятая кожа.

— У тебя хорошее лицо, капитан, — сказал я. — Единственное, что было хорошего в том сукине сыне — он смог его разглядеть.

— Ну, я собираюсь держаться от тех мест подальше, пока все не закончится. — Ответил Джози. — Сидеть там, на площади, с оркестром девушек, еще когда одна поет — это было замечательно, это было чудесно. Как ты себя чувствуешь, капитан? Если честно?

— Довольно погано, — признался я.

— С животом все в порядке? Я всегда беспокоюсь, когда ты так скрючиваешься.

— Нет, — сказал я. — Это все крестец.

— Руки и ноги отойдут, и веревки на кресле я перевязал, — сказал Джози. — Не будут так натирать. Ты действительно хорошо поработал, капитан?

— Конечно, — ответил я. — Эта чертова привычка — сначала не приучишься, потом не отвыкнешь.

— Я знаю, привычки — дело дурное, — сказал Джози. — И работа, скорее, убивает больше людей, чем любая другая привычка. Но когда ты уходишь в письмо, тебе нет дела до всего остального.

Я взглянул на берег. Мы приблизились к печи по обжигу извести, неподалеку на побережье. Вода там была глубока, а гольфстрим проходил близко к берегу. Из трубы вылетали струйки дыма, и я мог видеть пыль от грузовика, ехавшего по грунтовой дороге на берегу. Какие-то птицы вились у корыта с приманкой. Затем я услышал крик Карлоса: "Марлин, марлин!"

Мы увидели его одновременно. В воде он расплывался темным пятном, и я наблюдал, как его нос высунулся на поверхность позади большой скумбрии. Это был уродливый нос, кривой, толстый и короткий, и рыба на его конце медленно погрузилась вглубь.

— Дай ему заглотить наживку! — Кричал Карлос. — Он почти на крючке!

Джози нанизывал свою приманку, а я ждал, когда же натянется леска. Это означало бы, что марлин действительно ухватил скумбрию.