«Никогда не пишу наугад. Часто знаю финал»

— Вы всегда знали, что будете писателем?

В общих чертах — да. Но это было скорее понимание того, что я буду заниматься искусством в целом. Довольно продолжительное время я посвятил театральной режиссуре, и только потом, уже оставив театр, сделал литературу своим основным занятием. Хотя, преподавал ее в университете задолго до этого.

— Вы начали писать, не планируя издаваться. Почему начали?

Была определенная тяга к этому занятию. В принципе, юношеское увлечение. Меня очаровывали биографии известных писателей. Сложился такой романтический образ волшебных бездельников, баловней судьбы. Они для меня были такие же звезды, как для других — великие футболисты.

— Кто такой графоман? Где грань между писательством и графоманией? Вопрос от подписчиков "Хемингуэй позвонит": Как понять, что ты НЕ графоман?

Присутствие таланта всегда ощутимо. Его отсутствие — тоже. Ко всему прочему, графоман не высокомерен. Он легко соглашается стать членом Союза Писателей. Более того — он даже хочет этого. Так что, если вас до дрожи волнует работа над текстом, а не членство в Союзе — это уже хороший знак. Само по себе высокомерие отвратительно. И сильный писатель обязан его преодолеть. Но если подобной гадости нет в самом начале, то ситуация в общих чертах плачевна.

— Как побороть «синдром самозванца»: кто я такой чтобы писать? Кто дал мне право писать?

Не знаю. У меня не было такого чувства. Меня пожирало ощущение, что вот-вот — и у меня получится. Неудачи, конечно, переживались болезненно, однако я как-то быстро о них забывал.

— Как долго вы писали в стол, прежде чем написали текст, достойный публикации?

Лет пять, наверное. Но это не было постоянной работой. Я писал во время каникул и отпусков. По выходным иногда. Это было, скорее, хобби. А потом вдруг получилась хорошая вещь, и я понял, как я ее сделал. И не только понял, но и запомнил. С того момента все и пошло.

— Расскажите о ваших первых шагах — как вы стали издаваться? Сложно ли было найти издателя? Теперь то вы уже можете для себя ответить на вопрос — что это было: удача и стечение обстоятельств или судьба?

Удача несомненно играет важную роль, как и в любом другом виде деятельности. Однако в судьбу я верю. Слишком уж много как бы случайных факторов сложились в моей личной биографии в такой рисунок, что дальнейший путь сделался неизбежным. К первому издателю (Дмитрий Ицкович, издательство ОГИ) меня привел мой бывший однокурсник по ГИТИСу. Его жена оформляла один из клубов ОГИ. Там долгое время стояли табуретки с их дачи. То есть, не поступи я на режиссерский факультет в конце восьмидесятых годов, моя первая книга не вышла бы в ОГИ. Впрочем, сильно подозреваю, что она вышла бы в другом издательстве. Это была повесть «Жажда». И совершенно независимо от ОГИ ее уже принял к печати на тот момент журнал «Октябрь». Ну а теперь она переведена уже на десяток языков. Или больше, я не помню. Это я к тому, что собственно качество текста тоже имеет не последнее значение.

— Верите ли вы в судьбу и предопределенность — что писателю, если он рожден был писателем, суждено им стать?

В судьбу верю, но она не является неизбежной. Любой из нас легко может запороть самый прекрасный план, какой имеет для нас Вселенная. Умельцев хоть отбавляй. На самом деле помимо литературного таланта нужен еще отдельный дар, чтобы слышать мелодию своей судьбы — и хоть иногда попадать в такт. Тогда все получится. Вселенная добра к нам. Это мы глуховаты.

— Расскажите о чувстве, которое вы испытали, когда вышла ваша первая книга и вы взяли ее в руки?

Издатель мой был весьма удивлен тем, что я пришел за книгой только спустя неделю после ее выхода. Он сказал — ты первый такой автор в моей практике. Просто я уже работал над следующим текстом. Никаких особенных чувств по поводу публикации первой повести я не испытывал. Было твердое ощущение, что впереди много другой интересной работы. Помню, как-то оказался в ресторане, где один начинающий писатель праздновал выход своей первой книги. Он даже окропил водкой ее страницы. Я удивился всему этому энтузиазму, но виду не подал. Решил, что все люди разные. Больше книг у того парня, кажется, не выходило.

— «Жажда» — то произведение, после которого вы уже окончательно заявили о себе, как о серьезном писателе с амбициями и собственным стилем. Откуда пришла идея, вы рассказывали — гости, скрученная ложка, тяжелая судьба парня. А как писалось это произведение?

Писалось легко. Эта история сама себя рассказывала. Я оказался до такой степени захвачен ею, что выбора у меня не осталось. Бывают тексты, которые в любом случае должны быть кем-то написаны. Фигура писателя здесь не важна. Он лишь инструмент.

— Вы свою жажду водкой утоляли, чтобы войти в переживания героев. Насколько писателю важно, на ваш взгляд, на своей шкуре переживать то, что описывается в книге?

Знать материал, конечно, надо. Но тут лучше без фанатизма. Фактура — вещь несомненно хорошая, однако и писательское воображение никто не отменял. Если автор не ощущает предметно, пусть и на уровне воображения, тот мир, в который он погружается, ему вряд ли поможет собственный опыт. Плюс надо еще уметь перевести эту предметность ощущений в эстетическую плоскость — то есть, в композицию, в характерологию, в умение строить диалог.

— Когда вы закончили текст, вы знали «масштаб этого текста как литературовед». Как вообще писателю понять, пишет ли он достойный публикации текст? И какие были чувства, когда вы закончили? Как работает ваш внутренний «shit detector» — писательский радар, определяющий уровень написанного, о котором писал Хемингуэй?

Мне кажется, хороший автор всегда знает, когда у него получилось. Если, подходя к финалу, вы испытываете сильное чувство, оно в любом случае будет прожито и читателем. Я не очень понимаю тех писателей, которые вымучивают текст. Он либо приходит, либо нет. Важно иметь это сильное чувство. И это уже вопрос масштаба личности, а не писателя.

— Как вы работаете? Планируете ли вы работу или пишете «с листа», смотря, куда приведет повествование?

Никогда не пишу наугад. Начинаю работать, когда история, персонажи и даже стиль мне в общих чертах ясны. Часто я знаю финал. Конечный пункт всего пути для меня очень важен. Мне нужен ориентир. Маяк на дальней скале, если хотите.

— В ваших текстах очень живые диалоги. Как вы заставляете героев «звучать»? Есть ли какие-то секреты и приемы, которые позволят лучше научиться писать именно диалоги?

Думаю, мой театральный опыт сыграл тут определенную роль. Когда вы много репетируете, без конца произнося диалоги великих авторов, это каким-то образом в итоге поселяется в вас. Надо лишь не сопротивляться. Я всегда слышу не только реплики, но и голоса своих персонажей — у этого хриплый, у этого высокий, а этот картавит. Ну и, конечно, нужно понимание конфликта. Без конфликта диалог строить нельзя. Глупо использовать диалог для примитивного завода информации. Лучшая школа в этом отношении — диалоги Платона. Я бы рекомендовал их всем авторам. А для сюжетостроения надо прочесть «Поэтику» Аристотеля. Там все как в хорошем учебнике — просто, доступно и полезно.

— Как вы пишете? Нужна ли вам «особенная обстановка»?

Раньше была нужна. Но это больше от манерности, свойственной романтическим юношам. Сейчас мне даже лучше пишется в гостиницах, самолетах и поездах. Когда у вас есть, что сказать, вам уже неважна обстановка. Я могу диктовать, царапать карандашом в гостиничных блокнотах, записывать в телефон — мне все равно. Хоть палочкой на снегу писать. Главное, чтобы меня распирала история. А выход она себе найдет.

— Хемингуэй писал Фитцджеральду: «Бога ради, пиши и не думай о том, что скажут, или о том, будет ли твоя вещь шедевром. У меня на девяносто одну страницу дерьма получается одна страница шедевра». У вас соотношение, если я верно уловил 30/70. Не устаете так много писать?

Хемингуэй прав. Любая работа художника — это прежде всего его личное дело. Главное, чтобы ему самому нравилось. А что там скажут другие — это не самый насущный вопрос. В принципе, он вообще нерелевантен. Это уже головная боль книгопродавца.

— Как вы определяете, что «лишнее», а что должно остаться в тексте?

Сначала я пишу все подряд, а потом сажусь за монтаж. Как в кино. И это уже другая работа. Но я не сразу этому научился. «Жажду» не правил совершенно. Она снята одним дублем. Там важно было дыхание текста. В последующих работах, где нарратив уже играл чуть большую роль, чем атмосфера, я убирал лишние куски, когда они нарушали композиционный баланс — замедляли действие, уводили его в сторону, перегружали конструкцию излишними деталями. Хотя, я отдаю себе отчет в том, что все эти «прелести» могут быть использованы художником в качестве рабочего инструмента. Так, например, поступил Томас Манн в «Волшебной горе». Мне кажется, он ничего не убирал, и эта громоздкость в итоге стала характерной чертой его стиля. Мне раньше это нравилось, но сейчас я за дисциплину.

— «Индивидуальный авторский стиль, как мне кажется, рождается из персонального ощущения ритма». Эта фраза произнесена вами в 2004 году. Как изменился «Геласимов-писатель» за эти годы? И как изменился ваш стиль?

Вряд ли существует такой феномен, как мой стиль. Каждый роман, каждый текст у меня живет по своим собственным правилам. Это всегда очень разные вселенные. И каждая из них требует своего способа изложения. Я мог бы рассчитывать на некую однородную стилистику, если бы все время писал, как бы одну книгу. Но это случай Достоевского, Толстого и других титанов. Я не титан. Я просто рассказываю истории. И у каждой из них свой голос.

— Когда вы садитесь за текст, вы сразу знаете, какую форму пишете? Рассказ, роман.

Разумеется. Вы можете представить себе кулинара, который не знает, что он готовит — борщ или торт? Я бы прогнал такого с кухни.

— Как вы боретесь с сомнениями?

Анализирую их причины. Но, в принципе, сомнение — важный инструмент. Это индикатор того, что можно сделать лучше.

— Как закончить роман, если ничего не получается?

Отложить. Потом получится.

— Кто первый читатель ваших текстов?

Моя жена.

— У каждого писателя свой читатель. А Воннегут так вообще говорил, что писать надо для одного человека. Для кого пишете вы?

Для себя. Все равно никто до конца не понимает, что я написал. Знаю я один. Подозреваю, что так у каждого автора.

— Как вам удалось попасть в топ-продаж на Amazon? Расскажите, как пробиться русскому автору за рубежом?

Я не пробивался. Каждый выполняет свою работу. Я пишу книги, мой агент предлагает их издателям, а те, в свою очередь, предпринимают необходимые на их взгляд маркетинговые усилия. Все очень просто. Максимум, что я делаю для продвижения своих книг — встречи с журналистами. Но они либо сами просят об интервью, либо их приводит пиар-агент моего издателя.

— На Amazone «Холод» назвали русским «Послезавтра». Ставили ли вы задачу написать русскую версию чего-то американского, чтобы была узнаваемость? Или все получилось само собой? Я пытаюсь понять, нужно ли писателю быть теперь еще и маркетологом своих идей или же нужно писать, «что пишется?»

Мне отнюдь не кажется, что в «Холоде» есть хоть капля американского менталитета. В Штатах его читают как раз из интереса к российской действительности и к нашему непростому способу жить. Этот роман пугает американцев. И в основном не физическим холодом.

— Как вообще пробиться писателю в современном мире?

Я вряд ли смогу ответить на этот вопрос. Никогда не предпринимал никаких действий, которые можно было бы описать глаголом «пробиваться». Я просто выдумываю истории.

— Верите ли вы в самиздат?

По-моему, писатель Рубанов первую книгу издал за свой счет. Он вполне успешный. Был в шорт-листе премии «Большая книга». Стал лауреатом «Ясной поляны» в минувшем году (премию присудили роману «Патриот»

— Вы сказали, что вы «человек, который терпит публичность из последних сил». Расскажите, пожалуйста, об обратной стороне славы?

Так нет никакой славы. Я как раз делаю все, от меня зависящее, чтобы ее не было. Я наслаждаюсь частной жизнью и ни за что не променял бы ее на публичность. Те немногие выходы на люди, которые я себе позволяю, - это неизбежный компромисс. Какой-то минимум публичности все-таки требуется при моей профессии. Но была бы моя воля, я отменил бы даже его.

— Нужно ли писателю быть на виду? Вы могли бы удалиться из всех соцсетей или этого не позволяет сделать необходимость продвигать тексты и Геласимова как бренд?

На виду нужно быть тому писателю, который этого хочет. А кто не хочет, может и не быть на виду. Это же дело добровольное. Из соцсетей когда-нибудь обязательно удалюсь.

— Вы сказали, что вышедшие тексты перечитываете на встречах с читателями, а так они для вас — чужие. А какое ощущение возникает в вас, когда роман отправлен в типографию?

Беспокойство за новый роман. Как правило к этому моменту он уже на стадии плотного обдумывания.

— Ну могу не задать об Анне Карениной, которую вы все время перечитываете, а правильнее, наверное, сказать — читаете — всю жизнь. Что этот текст дал вам как на писателю и как писателю?

Синтаксис Толстого настолько гармонизирован, что меня лично это сильно примиряет с жизнью. В этом ряду для меня также стоят ежедневные прогулки по лесу, хорошие сериалы от Netflix, Showtime и HBO, односолодовый виски, австрийское белое вино и кое-какая музыка.

— Есть ли другие тексты, столь же важные для вас?

Диалоги Платона.

— Хемингуэй Фитцджеральду: «Что до сравнения нашей прозы, ничем подобным она (Гертруда Стайн) не занималась — сказала только, что у тебя огромная огнедышащая печь таланта, а у меня печурка — имея в виду, что ради достигнутых результатов мне пришлось работать чертовски тяжелее — затем, избегая хвалить тебя прямо в лицо и испражняясь в мою сторону, сказала, что она не говорила, что оба пламени одинакового качества. Если бы ты прижал ее прямым вопросом, она ответила бы, что полагает твое пламя лучшего качества, чем мое. Разумеется, я не согласен с таким утверждением — как не согласился бы и ты - любое сравнение такого несуществующего явления как гипотетическое «пламя» - чистое дерьмо, как и всякое сравнение тебя со мной — вздор. Мы с самого начала стали писать в совершенно разной манере и никогда бы не пересеклись, разве что по чистой случайности; у нас, как писателей, нет ничего общего, кроме желания писать хорошо». Первый вопрос — что вы думаете о писательской конкуренции? Второй вопрос — считаете ли вы, что быть писателем — врожденный дар? Третий вопрос — можно ли печурку усилиями превратить в «огнедыщащую печь таланта»?

Мне совершенно не близка сама идея сравнения талантов. Талант либо есть, либо его нет. Как можно сказать — у кого он больше? Это же не член, в конце концов, чтобы вынуть и сравнить. Да если бы даже и член. Меряются только идиоты. И очень не уверенные в себе люди. Другой вопрос — можно ли увеличить себе тот или иной параметр. Об этом, я думаю, лучше спросить у девушек, которые нарастили себе грудь. Кому-то, возможно, нравится.

— Можно ли научиться / научить быть писателем? Островский сказал, что «писателем может стать каждый. Но для этого нужна упорная воля». Вы согласны?

Наверное, нет. Усилие, конечно, необходимо. Причем ежедневное. Но я уверен, что на Земле живет много людей, которым не дано и, главное, не надо быть писателями. Для их собственного счастья.

— Упомянутый Хемингуэй оттачивал мастерство письма под руководством Гетруды Сайтн. А у вас есть своя «Гертруда Стайн»? Мне сразу на ум приходит Лев Николаевич Толстой. Но я сейчас о тех, кто повлиял на вас в непосредственном взаимодействии?

На старте это был мой мастер по ГИТИСу Анатолий Александрович Васильев. «Большинство из вас, - говорил он своим ученикам, - не понимают красоту вообще. Некоторые понимают умом, но лишь единицы сумеют постичь ее сердцем». Надеюсь, я все-таки угодил в это малое число.

— Писательство — путь одиночества или же можно обращаться за помощью?

Я все время обсуждаю свои сюжеты и персонажей со всеми своими близкими. У детей обычно масса идей. Мама делится историями из прошлого. Жена помогает правильно выстроить композицию. Какое тут одиночество?

— На вопрос, как научиться писать Стивен Кинг ответил: «много читать и много писать». А как ответите на этот вопрос вы?

Раньше я много читал, но сейчас как-то поутихло. Пишу действительно много. Потому что в кайф.

— Какой главный совет вы можете дать начинающим писателям?
Мне кажется, что каждый человек хочет заниматься чем-то значительным. И это не обязательно то, что может прославить тебя.