Только бабочки легко вылетают из кокона

Поезд шел до Суржина шесть с половиной часов. Я провела их как во сне. В моем вагоне не находилось никого, в чьем бы облачении была «лазурь». Установив это обстоятельство, я больше не обращала внимания на других пассажиров и даже не запомнила, кто сидел со мной рядом. У разносчицы с тележкой я купила кофе в пластиковом стаканчике, и он заменил мне обед. Есть опять не хотелось.

Моя диафрагма была сдавлена с утра тревогой. У горизонта мне снова замерещилась некая неприятная шатия-братия. Не зловещая или убогая секта, как в кино, а с виду безобидная и даже где-то курьезная компания, но не менее паскудная. Эдакое замороченное куцей «эзотерикой» стадо бедолаг, которые воображают себя птицами–фениксами, когда получают пряники от своего шибанутого вожака. Сказались, наверное, многочисленные разоблачения в прессе артелей «личностного роста», где лидер — вполне приятный человек, но у него имеются подлые кардиналы с кнутом. Мне виделось, как такой кардинал мурыжит меня перед шеренгой ретритеров, и все это происходит на глазах у Элеоноры. И что на меня нашло?

Я практически не видела, где ехала. По мере приближения к Суржину мне становилось все муторнее. Это бабочки без проблем вылетают из кокона, когда приходит время. Для них, бабочек, вылет из кокона не иначе, как желанный момент. У меня же было все по-другому. Вот-вот должен был треснуть и расколоться кокон конспирации, уберегавший меня от неприятных неожиданностей, и мне, без крыльев и без радости в глазах, предстояло предстать перед счастливыми ретритерами, которых ждала скорая встреча с их любимым Мокшафом. Что мне говорить при первом знакомстве с ними? Или в автобусе, если кто-то из них подсядет ко мне и станет расспрашивать о том, как я узнала о Мокшафе, почему решила к нему ехать и т.д. и т.д.? Что мне тогда делать с моими безрадостными глазами?

Я видела Таню мельком на Казанском вокзале. Наши взгляды случайно встретились, и мне показалось, что она, вопреки мнению Андрея об особенностях ее личности, меня узнала. Так что, возможен был еще и неприятный разговор с Таней.

Поезд подъехал к Суржину и остановился. Мимо меня стали продвигаться к выходу пассажиры со своими чемоданами и баулами. Я дождалась, пока в тамбуре никого больше не осталось, сняла рюкзак с багажной полки и вышла из вагона.

Несколько поодаль от входа в здание вокзала толпились люди. Мне бросилась в глаза «лазурь» в их одеянии. У одних были рубашки, майки или летние куртки синих тонов, у других – брюки или юбки, у третьих – шарфы или косынки. Направляясь к ним, я увидела и Таню. Как раз в тот момент она отделилась от группы и пошла ко входу на вокзал с мобильником, прижатым к уху.

Когда я подошла к ретритерам, никто не обратил на меня внимания. По раздававшимся то там то здесь репликам, я поняла, что нас должен был встречать на перроне шофер автобуса, но его не оказалось. Приятно удивило, что нас было много – человек тридцать, как я прикинула на глаз. Чем больше людей, тем легче среди них затеряться. Я как раз боялась, что группа будет человек в десять, и каждый станет предметом любопытства всех других.

Таня скоро вернулась и сообщила, что у нашего автобуса что-то сломалось, и сейчас эта проблема решается. В результате нам предстояло час-полтора ждать отправления в «Трансформатор». Кто-то стал возмущаться, но Таня пресекла обсуждение этого вопроса, сказав, что ретрит начался еще в поезде, и каждый должен теперь тренироваться в переключении внимания с внешних обстоятельств на свое «внутреннее пространство».

Скоро Таня опять направилась в здание вокзала, а группа тихо и спокойно осталась ее ждать. Если бы я не знала, что это был за коллектив, то, проходя мимо, решила бы, что собрались студенты, отправлявшиеся на турбазу. За исключением пяти-шести парней, моими одногруппниками оказались чистенькие девочки без косметики или с ее минимумом, большинство из которых были хорошенькие, стройные и воспитанные. Какофонии голосов после вразумления Тани не стало. Если кто-то к кому-то обращался, то говорил тихо и коротко.

Однако уже скоро группа стала терять свою компактность: кто-то пошел в здание вокзала, кто-то отошел в сторону. Мысль, что я вдруг окажусь в какой-то кучке и не смогу оставаться в стороне, взвинтила мои нервы. Недолго думая, я отошла от группы и направилась в конец перрона, где находился еще один выход в город. Мне пришла в голову идея прогуляться где-нибудь рядом с вокзалом. Рюкзак был легким, он мне не мешал.

Я застегнула на все пуговицы жакет поверх моей ярко-синей майки, заимствованной у Андрея, и моя «лазурь» стала невидимой. Затем я достала из рюкзака шарфик неуставной расцветки и повязала его на голову, как платок. Ну и еще надела темные очки. Одна конспирация кончалась, другая начиналась. Я полюбила конспирацию. Конспирация — это спокойно и удобно.

Та часть Суржина, в которой я оказалась, была похожа на поселки-скороспелки 50-ых годов прошлого века. Трехэтажные дома-коробки вперемешку с деревянными бараками, разбитый асфальт, сарайчики из всего, что народ тащит со свалок – разноформатных досок, кусков фанеры, листов железа. Я пошла куда глаза глядят и добралась таким образом до квартала, где был новострой 60 — 70-ых годов, похожий на московские хрущобы.

У одного из подъездов сидел на корточках мужчина-азиат средних лет. Он не отрываясь смотрел на меня. Прямой, ничего не выражающий взгляд. Между нами было метров пятнадцать. В Москве такое расстояние стало бы препятствием для завязывания разговора с незнакомым человеком. Здесь же об этом думали иначе.

— Чего ищете? – крикнул мне мужчина.

Этот вопрос меня озадачил. И в самом деле, чего я здесь искала? Я решила в свою очередь озадачить моего внезапного собеседника.

— А вы сами что думаете? — спросила его я.

В лице мужчины ничего не изменилось. Он продолжал смотреть на меня и молчал. Я на всякий случай приостановилась, а вдруг он сейчас и правда размышляет над моим вопросом. Эта немая сцена продолжалась с минуту. В тот момент, когда я вознамерилась двинуться дальше, мужчина встал и вошел в подъезд, у которого сидел. А я пошла дальше.

До сих пор я отчетливо вижу эту сцену. И до сих пор не очень понимаю, почему. Может быть, эта картинка приклеилась к мысли, доминировавшей по дороге в «Лагерь внутренней трансформации», что это последний день нормальной жизни? Мне не нравилось уже одно это слово «лагерь». Вспоминался летний детский лагерь, в которой меня раз отправила мать. Огороженная территория, за которую нельзя было выходить, строгий режим, «линейки», обязательные коллективные мероприятия. Короче говоря, ограничение свободы. Вот и было у меня чувство, что я скоро потеряю свою свободу. Не полностью потеряю – так я не думала, потеряю что-то от нее. Но для меня и мелочь была не мелочь, если это касалось моей личной свободы.

Был еще один хорошо запомнившийся эпизод в моем бродяжничестве по Суржину. За хрущобами стояли два восьмиэтажных дома – местные небоскребы, между ними находилась детская площадка с песочницей и качелями, по бокам лавочки с зеленой облезлой краской. Из чьей-то кухни пахло жареным, где-то через открытое окно звучало радио, где-то раздавались голоса. Это место напомнило мне двор, где я играла в детстве. И что-то во мне шевельнулось.

На детской площадке никого не было. Я подошла к одной из лавочек, села на нее, и почувствовала себя спокойнее. Это был мир, похожий на тот, откуда я приехала. В памяти всплыли несколько хороших моментов из моего детства и моя молодая мать, которую я еще очень любила. Но стоило мне было о ней подумать, как я вспомнила о своем обещании позвонить ей, когда приеду в «Трансформатор». Из-за задержки с автобусом я могла оказаться там поздно и пришла к мысли, что лучше будет позвонить ей прямо сейчас. Мне даже этого хотелось. И набрала ее номер.

Разговор с самого начала пошел бестолково. Я зачем-то стала распространятся о дворе, где теперь сидела, и моих воспоминаниях о детстве. Матери это оказалось неинтересно. Она перебила меня, возвращая к «Трансформатору», и стала расспрашивать, что я услышала о нем в поезде и что за люди оказались в моей группе. Я сказала, что это в основном девочки-студентки и все выглядит нормально, она же решила, что я взялась ее успокаивать и злилась на меня.

Короче говоря, Ольга Марковна была снова во мне разочарована. Свои разочарования она никогда не скрывала. Я отрезвела. Суржинский двор выглядел теперь стандартным, как миллионы дворов у многоквартирных домов советского времени, и мне стало в нем тоскливо. Разговор с матерью получался не таким, как я ожидала после нашего с ней сближения. Иначе говоря, он был таким, будто между нами вчера и не произошло никакого сближения.

Сославшись на плохую слышимость, что было неправдой, я сказала Ольге Марковне, что вряд ли смогу позвонить ей из «Трансформатора», где связь наверняка будет еще хуже, и наш следующий разговор, скорее всего, состоится лишь после моего возвращения в Москву, а это будет в среду, а то и в четверг. Затем я попрощалась с матерью и пошла дальше куда глаза глядят. Внутри непогодило, и прежде чем снова присоединиться к группе, надо было успокоиться.

Я вернулась на вокзал ко времени, когда ожидался автобус, но ретритеров там не обнаружила. Неужели моя группа уже уехала? У меня имелся мобильный телефон Тани. Я позвонила ей и услышала, что автобус прислали раньше, и они только что выехали за пределы Суржина. О том, чтобы вернуться за мной, не могло быть и речи. К тому же Таня не понимала, кто я такая. Тут выяснилось, что никаких сообщений по электронной почте она от Грохова не получала. То, что Андрей не приехал, обнаружилось при перекличке в автобусе. Узнав от меня, что вместо него на ретрит еду я, Таня, ни о чем не спрашивая, приняла это к сведению. Она сказала мне, чтобы я нашла машину до поселка Вымпел и оттуда ей позвонила.

На вокзале мне сообщили, что отсюда до Вымпела ходит автобус. Общественный транспорт привлекал меня больше, чем путешествие на попутках, и я отправилась на автобусную остановку рядом с привокзальной площадью. Однако из расписания следовало, что следующий рейс будет только через два часа. Значит, все же придется ловить машину. Я решила, что лучше всего это будет делать как раз здесь, на остановке и взялась за дело. Но машин проезжало слишком мало, а те, что останавливались, были мне не по пути.

В результате я поехала в Вымпел на автобусе. Он удивил меня своим видом – таких допотопных транспортных средств я уже давно не встречала. Окна были настолько грязные, что через них практически ничего нельзя было разглядеть. За полтора часа покачивания под шум мотора, я отупела, и мне стало все равно, куда и зачем я ехала. Потом я еще не меньше часа просидела на безлюдной площади у автобусной станции Вымпела в ожидании высланной за мной машины. Наконец, ко мне подъехал серебристый микроавтобус с затемненными окнами и эмблемой Мерседес-Бенца на капоте. Пожилой шофер, как потом оказалось, один из охранников «Трансформатора», выглядел добродушно, и мое напряженное солнечное сплетение чуть расслабилось.