«Легче было написать, чем не написать».

— «Я всегда писал, каждый день» — твоя цитата. Вопрос: с какого возраста? Почему?

Настольной книгой моего детства были «Мифы и легенды древней Греции» Куна. Это настоящий кладезь сюжетов и характеров. Когда я прочел «Одиссею», я решил про себя, что нет ничего интереснее, чем сочинить героя и отправить его странствовать. При этом, как водится, все его спутники должны погибнуть, он единственный доберется до цели. Доберется и подумает: «А было ли мне все это так уж нужно?» Сейчас я понимаю, что так или иначе лет с семи я думал над такой книгой странствий. В моем случае, писательство – не эскапизм, не тыл в сравнение с фронтовой линией театра. Это творчество. Любое творчество - это в первую очередь радость созидания.

— Ты сказал, что никак особенно не планировал писать вот этот конкретно текст. А ты помнишь тот момент, когда к тебе начал приходить текст? Какие чувства ты испытал?

Я стал задумываться над замыслом книги лет пять назад. Первоначально это должна была быть история о двух нищих, в абстрактном месте, в этаком прекрасном безвременье. Я начал работать, но скоро выдохся. Книга не пошла. Я оставил этот замысел. Я терпеливо ждал, когда я поймаю нужный импульс. И я его поймал. Сочинять книгу – труд крайне тяжелый. Этот роман подарил мне большой опыт. Первое, чему я научился – не ждать вдохновения и не слишком на него полагаться, когда оно придет. То, что я вымучил трудом, как мне кажется, выглядит в конечном счете гораздо лучше, чем то, что я писал «под вдохновением».

— Черная, зеленоглазая Гермиона. Совсем молодая. Она сгорела в 4 дня. Ты сказал, что ее смерть стала толчком для книги. В шесть лет ушел отец. «Помню, как на моих глазах расстреляли человека». Ты видел много смерти. Расскажи, пожалуйста, о своих с ней отношениях.

Её зримое или незримое присутствие … думаю, это должно быть главной темой для человека, который связал свою жизнь с литературой. Все, что делает художник - всего лишь вариации и интерпретации на тему смерти. Сон без сновидений, райские кущи или вполне себе сносный лимб, можно долго фантазировать. Конечность существования, по сути, глубоко неестественная мысль для всего живого. С этим срочно надо что-то делать. Я, например, решил об этом писать.

— «Мы — это не только то, что у нас есть, но, как мне кажется, еще в большей степени, то, чего нам сильнее всего в себе не хватает». Чего тебе не хватает сейчас?

Цельности, сдержанности и владения собой. И еще равнодушия к глупости.

— Твоя книга — метафора жизни. Но жизнь выходит после прочтения меланхоличная. Слышится в словах некоторая, что ли, обречённость. Все убывает, утекает, девяти жизней нет, вокруг опасный транспорт. Где надежда?

Надежда в лучшем её качестве не должна зависеть от обстоятельств. Как бы трагично они не складывались. Вспомните недавнюю историю с тайскими школьниками в пещере. Всё указывало на то, что они погибнут. Шансов их спасти не было. Но они выстояли. Надежда – это наша фляжка воды в самой безжизненной пустыне.

— «История романа — это череда расставаний и потерь. Чем-то моя жизнь стала похожа на роман, когда я его писал. Множество странных, пугающих совпадений и рифм». Жизнь определяет литературу или литература жизнь? Вдруг покупаю квартиру в Аптекарском переулке. По соседству с тем самым адресом, который описан в романе. Так что же определяет что?

Я как раз сейчас разбираюсь в этом вопросе. Это большая тайна. Я с большим скепсисом отношусь ко всякой эзотерике и вообще простым способам обозначить наши связи с потусторонним. Как правило, всё это – дешевые спекуляции. Но все-таки я чувствую, что существуют, как я бы сказал, некие рифмы. В моей жизни я их слышу. И слышу их особенно ясно, когда происходит что-то очень важное. Как сказал Бродский: «писатель измеряется его метафизичностью». Эта метафизичность должна присутствовать в текстах, как ни странно, даже самого убежденного атеиста.

— Я когда-то Евгения Водолазкина спросил, программирует ли писатель события, он ответил, что писатель не всегда должен программировать, а иногда должен просто сохранять. Ты чувствуешь на себе такую ответственность?

Нам действительно не дано предугадать, как слово наше отзовется. Да, это правда. Написанное слово, я уверен, оказывает гораздо большее воздействие, чем слово сказанное. Человек, особенно русский человек, доверяет написанному больше, чем сказанному. Поэтому и страна у нас такая литературоцентричная. Да, вне всякого сомнения, я думаю о том, чтобы моё слово не нанесло вред. Но пока что, кажется, у меня просто не было даже повода.

— И сразу же цитата из текста: «Ведь мы не начинаем нашу жизнь каждый день. Мы продолжаем звучать, послушные чьему-то нажатию клавиши.» То есть ты все же считаешь, что в жизни мы ничего не решаем и от нас ничего не зависит?

На этот вопрос ответа у меня нет. Но думаю, даже веря в предопределение, надо жить так, словно ты ничего об этом не знаешь. Иначе, как часто бывает, человек просто снимает с себя ответственность за ужасные поступки и перекладывает её на плечи фатума.

— У тебя вообще были писательские амбиции?

Да, конечно, и они появились гораздо раньше актерских.

— Интонация текста — в меру ностальгичная, в меру меланхоличная. Как она сформировалась?

На самом деле, в романе много юмора. Я хотел написать такую книгу, чтобы читатель не знал, что ему делать: плакать или смеяться. Для меня, во всяком случае, это любимый жанр.

— Что для тебя лично значит L'amoroso? Ты то и дело возвращаешься к этой мелодии в тексте.

Я выбрал этот мотив… как сказать. Мне нужно было что-то лирическое, лёгкое. Что-то что Савва пронесет через всю жизнь, как образ детской безмятежности. Как воспоминание о счастье. Но, признаюсь, с этим мотивом конкурировал Бах. А точнее, прелюдия и фуга ми минор. Но все-таки кастинг выиграл Вивальди.

— «Пока она несла меня, я раскачивался в воздухе: синь небес – зелень трав, синь небес – зелень трав. Кувырок – дно коробки». Сам текст музыкален. То легатто, отрывистое стаккато. Ты слышал музыку текста, когда писал?

Да, я очень много слышал музыку. У меня был целый плейлист. Когда я садился за стол, особенно на финальном этапе, я зажигал свечку и включал музыку. Без этого я не начинал писать. То есть я даже думаю, что без найденного мотива я бы, наверное, не смог докончить роман.

— «Brian Eno, Чайковский, Бах, Cocteau Twins и Majical Cloudz — это музыкальный состав моей книги». А каков музыкальный состав твоей жизни?

Этот состав гораздо обширнее. Я же ведь еще и музыкант. У меня есть группа. Музыка – это огромная часть меня. Я всегда что-то слушаю. Постоянно. Сейчас я гораздо больше слушаю классику. Особенно барокко. В юности я, как и всё мое поколение, прошел школу Radiohead, Massive attack, британского рока и всякой электронщины. В частности, Aphex Twin. Но сейчас я от всего этого подустал. Эта музыка, при всей моей к ней искренней любви, довольно ограничена. В Монтеверди или Бетховене каждый раз я открываю что-то, чего не замечал

— «Жизнь не просто одна, но даже какая ни есть, она с каждым днем все убывает и убывает, как вода в дырявом корыте». Это твое отношение к жизни?

Это не отношение, это данность.

— «Ножницами, в строгом соответствии с пунктирными линиями, Митя надрезал объявления снизу. Потом они еще долго трепетали на ветру бахромой телефонных номеров. Трепетали, пока не превращались в те же самые ошметки, которые Митя аккуратно счищал, чтобы наклеить на их место новое объявление. Но квартиры в нашем районе почему-то не пользовались особенной популярностью, поэтому труд Мити был до некоторой степени бессмысленным». Не метафора ли это жизни большинства людей в нашем современном обществе?

Ну, до некоторой степени, любой человеческий труд при любой эпохе — это труд Сизифа. Должно быть, в наши дни человек особенно часто спрашивает себя « Что и зачем я делаю?» Недаром самое распространённое заболевание в современном обществе — депрессия. Да, стоит нам остановиться, посмотреть в зеркало и задать себе вопрос: «что вообще происходит?» и после этого мы можем навсегда потерять покой. Я много об этом пишу в книге.

— «Короче, круглые сутки ей нечего было делать. Она маялась от скуки. Комфорт притуплял ее воображение». Ты сейчас опять о себе написал? Считаешь, что нужно жить в стрессовом ритме?

— Нет, в стрессе нет ничего созидательного и позитивного. Безусловно, я находился в крайней степени напряжения, когда писал книгу (особенно последнюю часть). Но это естественно. Если ты занимаешься литературой серьезно – это предельная концентрация всех сил. Это многое забирает. Я осенью отрастил бороду и длинные волосы. Однажды проходил мимо храма и старушка попросила у меня благословения. Я благословил, мне не жалко. В общем, выглядел я странно. Но надо уметь восстанавливаться. Я занимаюсь бегом, слушаю музыку. Еще есть разные способы держаться наплаву.

— Момус — отец. Тут напрашивается аналогия с последним самураем Хеллет Дэвитт, где герой тоже искал отца. Ты читал книгу?

Момуса я придумал, когда рассматривал в очередной раз своего любимого Ватто. У него почти на каждой картине спрятан небольшой каменный божок. Как правило, выражение его лица насмешливое и недоброе. Я захотел ввести в роман такого вот персонажа. Неуловимого и загадочного. Книжку не читал. Стоит?

— «Страдание по силе привязанности к нему ничем не уступает удовольствию». Ты и правда так считаешь?

Да, я очень часто вижу, как люди не могут жить без страданий. Это своего рода наркотик. В нашей стране это обычное дело. Более того, где-то внутри русский человек стесняется быть счастливым.

— Блаватская, Щюре, Антареса, к которым ты отсылаешь в романе — эти книги как-то повлияли на твою жизнь?

Нет, ровным счетом никакого.

— «Желающего судьба ведет, а нежелающего тянет». Где по твоему проходит граница между желающими и нежедающими и можно ли как-то перейти черту, стать желающим, обрести желание жить и чтобы тебе судьба непременно протянула руку.

Ох, трудный вопрос. Я не тренер личностного роста. Более того, сейчас страшную вещь скажу, я человек ленивый и инертный. Но что касается «Савелия»… мне приспичило. Легче было написать, чем не написать. Мне исполнилось 30 и я понял, что вот оно – моё время, другого не будет. И ощущение конечности отпущенного времени меня подталкивало. Я хорошо знаю, что такое депрессия, но тут страсть к творчеству пересилила страх и малодушие. Я, кажется, не совсем на тот вопрос ответил…

— Он покупал Юле билеты на концерт Massive Attack, но так и не отваживался подарить. Ну а сам-то «он», я надеюсь сходил? И какой это был концерт? Тот, самый, в Олимпийском, когда Дейв Ган на разогреве пел или уже последующие?

Ну, пусть будет тот. Сомневаюсь. Витюша, в отличие от меня, совершенно равнодушен к трип-хопу и Depeche Mode (я, кстати, в отрочестве был заядлым депешистом).

— Женщины влияют на твою жизнь?

Да, еще как. И не только на жизнь. В книге я запрятал пару приветов важным для меня барышням. Каждому писателю нужна своя Беатриче. Или даже несколько.

— «Наш мир одержим приобретением, сложением и приумножением. Я хотел сделать что-то про существо, которое только теряет». Ты чувствуешь эту вот одержимость?

Конечно. Мы все это чувствуем. Но это не протест. Мне все-таки ближе западный уклад жизни. но в то же время… Мне надоел культ поверхностного, легкого успеха. Помимо биткоинов в мире ведь появилась еще одна твердая валюта. И она подчас ценнее денег. Я, разумеется, имею в виду лайки. И это все так глупо. А мой Савва, по сути, он ведь неудачник. Он Жиль с картины того же Ватто. Но, как писал Чехов: «У человека очи бывают отверзты только вовремя неудач». Вот мой Савва так и живет с отверзтыми очами. Точнее, с одним оком.

— «Каменькович сказал: я знаю, почему вы сюда пришли, вам же в офисах не хочется сидеть! Я это запомнил. Думаю, нам просто больше других хотелось весело провести время». И как ты проводишь время?

Вот, например, интервью даю. Веселое занятие. Как уже сказал, обожаю бег. Я много пою. Каждую свободную минуту стараюсь читать. Признаюсь, в прошлом году ходил (и прошел!) на шоу «Голос». Не поверите, но прямо передо мной набрали последнего человека в группы к наставникам! Мое выступление перенесли на этот год и должны были с меня начать, но я отказался участвовать. Жизнь сильно поменялась за этот год. Уже как-то стало не до этого.

— «Лотман сказал, что искусство (литература в частности) дает тебе возможность совершить выбор, который жизнь может и не предоставить. Возможно, литературные события меняли меня больше, чем то, что происходило в моей жизни». Расскажи, пожалуйста о таких событиях, которые на тебя сильно повлияли.

Бродский в своей нобелевской речи сказал, что человеку, читавшему Диккенса, сложнее выстрелить в себе подобного. Я совершенно с ним согласен. Литература высокого класса- это не панацея от мирового зла. Но, увлекаясь, следя за духовной жизнью великих литературных характеров, ты навсегда проникаешься уважением к частности чужого существования. Мои первые и главные события: «Война и мир», «Преступление и наказание», «Белая гвардия», «Дар». Потом возник Пруст, Музиль, Акутагава. Список очень длинный.

— «Далай Лама сказал, что миру не нужны успешные люди, миру нужны рассказчики, в этом смысле я буддист». А в других смыслах?

Вы имеете в виду мою религиозность? На этот вопрос я в шутку отвечаю, что я не верующий, а надеющийся.

— Как известность тебя изменила?

Я, если честно, совсем ее не чувствую. «Савву» я писал не ради всего того, что называется сегодня словом «хайп». Но я счастлив, что книга пользуется успехом. Рад, что она нравится. Это естественно для любого автора.

— Кто ты теперь? Актер или все же писатель?

I am an artist.

— Что ты понял о жизни, пока писал эту книгу?

Что она очень коротка и надо многое успеть.