Фрэнсис Скотт Фицджеральд. Правила жизни

Вчера я вчерне закончил свой роман, который называется «Воспитание одного персонажа». Это вовсе не новый вариант моего злополучного «Романтического эгоиста», но, не говоря уже о сильно выраженном «семейном» сходстве, я отчасти использовал свой прежний материал, улучшив его и переработав. Если та книжка была вроде запеканки, куда валят без разбору все оставшееся от ужина, то теперь я попытался написать настоящий роман, и, кажется, мне это удалось — едва я перестал приструнивать свою музу, как она покорно явилась ко мне сама, сделавшись, может быть, и не законной спутницей жизни, однако более или менее верной любовницей.

Из письма М. Перкинсу Сент-Пол, Миннесота 26 июля 1919 г.

Не сомневаюсь, что роман поддержит мой престиж, однако признание, видимо, будет нескорым — увы, опять я написал роман для романистов, а такие книги еще никому не приносили золотых гор. Может быть, в нем слишком все густо написано, чтобы любителям острых сюжетов легко было добраться до сути, но тут уж ничего нельзя изменить, потому что это тот самый случай, когда книге отдано все без остатка. Думаю, журнальная публикация поможет книге найти читателей, ведь такие романы

Из письма М. Перкинсу Балтимор 13 января 1934 г.

О своих планах говорить бессмысленно, они, как правило, столь же безуспешны, как предсказания о конце света в устах фанатиков, — я говорю о рабочих планах. Нужно будет приниматься за новый роман: придумывать идею, заглавие — на все это уйдет примерно год. Но начинать мне не хочется, пока не вышел «Гэтсби», а пока я для денег займусь рассказами (мне теперь платят по 2000 за рассказ, но до чего же я их ненавижу) , а кроме того, меня все так же манит мысль о новой пьесе.

…Первым моим импульсом, когда я получил Ваше письмо, было избавиться от Гэтсби: пусть Том Бьюкенен будет главным героем (по-моему, это лучший из всех моих характеров; я считаю, что он, и брат в «Соли», и Герствуд в «Сестре Керри» — три лучших характера в американской прозе за последние двадцать лет, — может, так, а может, и нет), но Гэтсби остается у меня в сердце. Какое-то время он был со мной, потом я его потерял, а теперь знаю, что он со мной снова.

Из письма Максвеллу Перкинсу. Декабрь 1924 год

Все, что я думаю о писательском ремесле, можно выразить одной фразой. Писать нужно для молодежи собственного поколения, для критиков того поколения, которое придет на смену, и для профессоров всех последующих поколений.

Из письма Союзу книготорговцев. Начало апреля 1920 года.

В конце марта выйдет мой новый роман «Великий Гэтсби». На него потребовалось около года работы, и, мне кажется, от того, что я делал раньше, я ушел на десять лет. Я строго смотрел, чтоб на этот раз писать без обычного моего ловкого умничания — это самая большая моя слабость, она портит мои книги и отвлекает читателя, хотя порой и может вызвать сардонический смешок. Кажется, на этот раз и следа ее нет. Я хотел было назвать книгу «Тримальхион» (действие происходит на Лонг-Айленд), но Зельда и все прочие провалили это предложение.

(Эрнесту БОЙДУ 1.II.1925)

За 5 лет со дня демобилизации и до окончания «Гэтсби» (1919-1924) я написал 3 романа, около 50 рассказов в легком жанре, пьесу, да еще всякие статьи и сценарии, и, может быть, я просто слишком рано сказал все, что мог сказать, да к тому же мы ведь жили все время на предельной скорости, все время в поисках самой веселой жизни, какая только возможна. Вот что, au fond (в сущности (фр.)), беспокоит меня всего больше — а может, все дело в моей неспособности отказаться от чего-то однажды начатого. Я два месяца просидел над рассказиком для журнала, хотя наперед знал, что, кончив, выброшу его в корзину. Что там, сгорел бы поскорее этот дом со всеми моими рукописями, а еще лучше — и со мною…

Я не вправе отправлять тебе это тоскливое письмо, знаю. Но я бы его не написал, если бы сейчас хоть что-то не стало у меня чуточку лучше. Так вот, мое честолюбие может быть спокойно: «Пост» платит теперь своей старой шлюхе 4000 долларов за визит. А дело в том, что шлюха освоила любовь на все сорок вкусов, — когда она была помоложе, хватало и одного…

Эрнесту Хемингуэю [Канн, 9 сентября 1929 г.]

Дорогой Макс, я ужасно рад, что рассказ Бишопа принят, для него это огромное событие. Вчера вечером я ему кое-что почитал из романа, который ему, кажется, понравился. Хэролд Обер мне писал, что, если роман не будет готов к осени, надо выпустить книжку рассказов о Бэзиле Ли, но я-то хорошо знаю, как создаются и рушатся писательские репутации, и не собираюсь себя окончательно погубить таким шагом, памятуя о Томе Бонде, Майкле Арлене и еще многих, кто угодил в ту же самую ловушку, попытавшись обмануть публику и выдать ей вместо настоящего поделки, — нет уж, лучше четыре года без нового романа, чем такое.

Я знаю, к чему стремлюсь. Макс, верьте мне. Господи, словно целая эпоха пролегла между «Кабалой» и «Мостом короля Людовика Святого» (романы Торнтона Уайлдера 1926, 1927), между «Гением» и «Американской трагедией» (романы Теодора Драйзера 1915, 1925), между «Зубом мудрости» и «Зелеными лугами» (пьесы Марка Конноли 1925, 1929)! Должно быть, там, в Америке, время несется быстрее, но время, которое вложено в работу, — это ведь время, оторванное от жизни; что ж, пусть так, все равно эта моя новая вещь, какой бы она ни вышла, не окажется посредственностью вроде «Женщины с Андроса» (повесть Торнтона Уайлдера, 1930) или «Сорок второй параллели» (Первая часть трилогии Дос Пассоса «США», 1930). Как легко заявлять: «Да что вы, он уже кончился», — только лучше бы критики в таких вещах судили по сделанному, а не просто по тому, что писатель давно молчит.

Чего добиваться не надо:

Не старайся, чтобы ты всем нравилась
И чтобы твои куклы не болели
И не раздумывай о прошлом
А также о будущем
И о том, что с тобой будет, когда вырастешь
И о том, как бы тебя кто-нибудь не опередил
И о своих успехах
А также о неудачах, если они происходят не по твоей вине
И о том, как больно жалят комары
А также мухи
И прочие насекомые
Не раздумывай о своих родителях
И о мальчишках
И о своих разочарованиях
Как и о своих радостях
Или просто приятных ощущениях
О чем надо думать:
К чему я в жизни стремлюсь
Лучше я или хуже других
а) в учебе
б) в умении понимать людей и ладить с ними
в) в способности владеть собственным телом.
Постарайся быть смелой
Люблю тебя.
Отец

Из письма дочери Скотти, Тоусон, Мэриленд 8 августа 1933 г.

Теоретическую основу я почерпнул в предисловии Конрада к «Негру с „Нарцисса"». Он там говорит, что задача литературы -воздействовать на читателя так, чтобы усвоенное им продолжало перерабатываться в его душе и давало свои результаты в дальнейшем, и этим художественная литература отличается от ораторского искусства, как и от философии, ибо они пробуждают соответственно боевой пыл и склонность к размышлению. Другим импульсом к краже стали для меня твои попытки практически осуществить нечто весьма похожее в концовке «Прощай, оружие!».

Помню, что первый вариант — во всяком случае, первый из тех, какие я видел, — представлял собой — на старый манер — попытку подвести итог дальнейшей судьбы персонажей: «При фашизме наш священник стал одним из других священников и т.д.» Может быть, ты не забыл, что я тогда советовал убрать из книги всплески красноречия всюду, где они отыщутся, и ты сопротивлялся этому так, словно тебя волокли на казнь. Мой совет претил тебе, потому что ты чувствовал: настоящая проза та, которая вызывает у читателя высокое эмоциональное напряжение и либо оставляет его в этом состоянии, либо заставляет пережить резкий спад, скачок вниз.

Из письма Эрнесту Хемингуэю [Балтимор, 1 июня 1934 г.].

… Тот мусор, который я сочиняю для «Пост», становится все более мне отвратителен, потому что я вкладываю в эти рассказы все меньше и меньше сердца… По сути, я никогда не «опускался» в литературе — до тех пор пока не провалилась моя пьеса, а вот тогда уже пришлось: ради возможности написать эту книгу. Впрочем, я бы давно уже «опустился», если бы это приносило какую-нибудь выгоду; я пытался сделать это, работая для кино, но безуспешно.

Никто, кажется, не в силах понять, что для интеллигентного человека «опуститься», пожалуй, самое трудное в мире. Когда сбиваются с пути, создавая одну по-настоящему драматическую книгу, такие люди, как Хьюз или Стивен Уитмен, это происходит оттого, что у них никогда не было подлинного «я» и своего взгляда на жизнь, а были только пустые желудки и натянутые до предела нервы. Но вот желудки полны, а нервы спокойны от сознания удовлетворенного тщеславия, и жизнь предстает им в розовом свете — и с их стороны было бы насилием над собой писать что-нибудь иное, чем мусор со счастливым концом. Другие, как Оуэн Джонсон, просто устают…

Вычеркивайте все восклицательные знаки. Ставить восклицательный знак — все равно, что смеяться собственной шутке.

Писать хорошую книгу — то же самое, что нырнуть под воду и задержать дыхание.

Гениальность — это способность осуществить то, что задумал в уме.

Вы не пишете, потому что хотите что-то сказать, вы пишите, потому что вам есть что сказать.

Мастер своего дела - это человек, который может держать в уме две противоположные точки зрения и не терять концентрации.

Великие книги пишут сами себя, только плохие книги должны быть написаны.

Это часть красоты всей литературы. Вы обнаруживаете, что ваши стремления - это универсальные стремления всех людей, что вы не одиноки и не изолированы от кого-либо. Вы принадлежите другим.