«Я обязан сохранять «покерфэйс»

— «Финист — ясный сокол» — история, ставшая для всех совершенно неожиданной. На создание этого романа в общей сложности у вас ушло восемь лет. Каким был путь от идеи до реализации?

— Извилистым. Сначала был сценарий, потом его переписывание, потом были другие сценарии. Постепенно с годами эта история имела все большее и большее значение для меня, для жены (Жена Андрея Рубанова — кинорежиссер Аглая Курносенко, — прим. автора), потому что мы двигали все это как кинопроект, приглашали художников, нам рисовали эскизы, делали какие-то фотопробы, пытались найти образы. Потом я понял, что материала так много, что проще облечь его в книгу. Она долго делалась и получилась содержательной, в этом ее преимущество. Есть хорошие книги, но поверхностные. Про «Финиста» я так сказать не могу.

— Что вы имеете в виду под содержательностью?

— Ничего, кроме этого слова. В книге много всего. Роман однозначно понравится многим, его хвалят, и по делу. Очень много было вложено туда всякого разного. И при этом: не весь собранный материал обработан.

— А как собирался материал? Устное творчество, оно же нигде не задокументировано.

— Я не археолог, я ничего не раскапывал, я разговаривал с теми, кто раскапывал. Кстати, археологи эпох — очень интересные люди, потому что выпускают монографии, которые не содержат теоретических выводов, а просто описывают найденное. Потом эти находки датируются, сравниваются с другими находками. Вот нашли вы туфельку кожаную, посмотрели, где примерно такую же нашли, как датировали. Все это датирование — плюс-минус 300 лет. Очень много времени провел в разговорах с историками. Работал на нескольких фильмах, и на каждом был историк-консультант — я, если хотите, воспользовался служебным положением. Историку можно было любые вопросы задать, и он с удовольствием, с наслаждением отвечал. В кино нет исторической достоверности. В кино показывают выдуманный мир. С книгами иначе.

— Для вас, как для писателя, важно соблюдать историческую достоверность?

— Мне важно, чтобы была правда: если бьют, то больно; если один раз тебя мечом ударили, то ты упал. Возьмите пятикилограммовую палку, попытайтесь ею помахать — и все сразу станет ясно. Та история, которую мы придумали для себя, потребляем ее в виде фильмов — она, конечно, вся, мягко говоря, утрированная. Все, на мой взгляд, было по-другому. Вот я и пытался что-то такое нутряное, извините за пафос, выразить. Понимание приходит только через практику, нет никакого другого способа. Историк, который работал на «Викинге» (Фильм 2016 года выпуска с Данилой Козловским в роли князя Владимира, — прим. автора), сказал, что навоз — это идеальный консервант (вот почему, когда мы раскапываем слои, то находим то, что находим: кожу, бересту, сохранившиеся металлы). На улицах было так много навоза, что женщины в обморок падали от запаха. Это метафора. Но метафора близкая правде. Я за правду.

— Когда текст отпущен, когда он вам уже не принадлежит, когда он сам по себе, что вы чувствуете? Облегчение, быть может?

— Текст мне надоел. У меня аллергия на весь этот исторический материал. Я его в июне 2018 года закончил. Все, до свидания.

— Вы не будете возвращаться к материалу, которого собрано больше, чем вошло в книгу?

— А зачем к нему возвращаться? Есть другие темы, тоже интересные.

— Откуда приходят идеи писать, как вы считаете?

— Не знаю.

— Нил Гейман сказал интересную, на мой взгляд, вещь: «Идеи приходят от совмещения не очень совместимых вещей».

— Теоретически он прав. От конфликта противоположных стихий рождается идея, впечатления. Но на самом деле я не знаю, откуда приходят идеи. Однажды Эйнштейна спросили: «Вы записываете свои идеи?», а он ответил: «Идеи приходят редко, я их все запоминаю».

— О чем роман «Финист ясный сокол»

— О современных конфликтах. Проблематика вся современная, и конфликты перед персонажами стоят не те, а эти — наши, современные. Читатель ждет ответы на сегодняшние, злободневные вопросы; О чем бы вы ни читали, все равно ищете ответы на сегодняшние вопросы.

— Ответы на какие вопросы вы пытались найти в своей новой книге?

— На много вопросов. Сегодня один вопрос беспокоит, завтра — другой. Книжка долго делается, проживаешь ее, входишь одним человеком, выходишь другим, она тебя меняет. Это как отцовство, как дети.

— Дети рождаются, чтобы мы у них чему-то научились?

— Да, с ними возникает комплекс сложных отношений, которые нельзя просто описать. Одних больше любишь, других — меньше, и наоборот. Аналогия с детьми мне кажется удачной.

— Помните момент, когда вы захотели стать писателем?

— Это было давно, лет в 12-13. У меня выбора не было, я «в книжном шкафу» рос, все в семье были учителями русского языка и литературы. Поэтому я точно помню, что в седьмом классе уже писал.

— С того момента, как вы начали писать до первой опубликованной книги, прошло довольно много времени. Как вы с отчаянием боролись? Ведь результат пришел спустя много лет.

— В какой-то момент я просто забил на то, что у меня еще нет опубликованных книг и занялся другими вещами. Тогда перед всеми нами открылись другие виды — мы увлеклись буржуазным капитализмом и его «ништяками», которые увидели в видеосалонах. За этой мечтой из видеосалонов мы все и устремились, воплотили ее. А потом я испугался, что ни хрена не сделал в своей жизни, решил, что надо вернуться к старой идее. Я вышел из тюрьмы (в 1996 году Андрея Рубанова обвинили в мошенничестве, в 1999 году полностью оправдали, — прим. ред.), мне было 29 лет. В 30 начал что-то карябать. В тюрьме написал какие-то полрассказика, и потом не забыл про это. В тюрьме я вообще очень сильно духовно продвинулся.

— Но у вас была уверенность, что все получится?

— Не было. Какая может быть уверенность? Это большое серьезное дело, у меня с трудом шло. Первые две книжки были плохие, роман написал с третьего раза.

— Помните, вы сказали мне: «Бетонная задница — это важная мышца писателя»? Сильно ли вы прокачались с момента нашей беседы в 2017 году?

— Да, мышцу эту я подкачал. Впрочем, «бетонная задница» мне досталась по наследству. Отец был очень терпеливым человеком. Терпение — это благой дар, у меня оно есть.

— Этот навык тренируется?

— Да. По этой части я чемпион страны! Ужасные эксперименты вытворял в свое время. Например, лет в 15-16 у меня была идея, что я могу спать через ночь. Тогда у меня были подвижки, интерес к сверхчеловеческому. Всегда собой гордился, что весь такой тренированный, начитанный. Меня страшно распирало.

— Если посмотреть на себя того времени, какие эмоции вызывает этот человек?

— Нормальные, я ни о чем не жалею. Я сделал все, что мог. Это мне греет душу, время зря не потерял.

— В писательстве для вас нет компромиссов — ну вот этого «и так сойдет». Где тот самый критерий качества? В какой момент вы понимаете, что текст получился? И когда перестаете переписывать, переделывать? Процесс ведь по сути бесконечный.

— Нет, не бесконечный. Должен быть конец. Бесконечно переделывают только графоманы. Профи, во-первых, ничего не переписывают. Лично я ничего не переписываю, сделаю две косметические правки и все. Я иногда преподаю в школе литературное мастерство, и говорю своим студентам: «Ребята, пишите план, а потом по нему историю». Никто из новичков не умеет писать план, и не любит этого делать. Но по плану легче работать.

— Хемингуэй так и сказал сказал: «проза — это архитектура, а не декораторское искусство».

— Ну да. Нужна конструкция истории. Важна математика, если хотите.

— Как этот план выглядит у вас?

— Первый эпизод, второй эпизод, третий и так далее. Когда в голове есть история (последовательность событий), можно садиться и писать.

— Вы сказали, что начинает текст писать один человек, а заканчивает другой. Может, тогда первоначальный план в середине пути кажется не таким уж и классным? Как в этом случае быть?

— Никак не быть, продолжать работать. Да, отклонения в процессе пути неизбежны. И это нормально. Вы никогда не стоите на месте, вы все время развиваетесь. Человек, написавший одну книгу — один человек, человек, написавший десять книг — другой человек. У человека с опытом — другие подводные камни, вот и все. Самое прикольное — это бездонная пропасть, в которую можно падать бесконечно, чем дальше — тем бездоннее. Очень увлекательно, но, к сожалению, не всем доступно.

— Каков писатель, который честен с самим собой?

— Если он высасывает текст из пальца, то он не писатель. Если не представляет ситуацию, а пишет о ней. Литература основана на знаниях, личном опыте, она дает уникальность переживаний. Вы же ищете уникальность в жизни, вам не нужно, чтобы вокруг висели одинаковые картины. А если врете, то всегда будете похожи на кого-то. На того, кто тоже врет, как и вы.

— Ложь — синоним лени, если говорить о писательстве?

— Черт его знает. Я никогда об этом не думал.

— Книги меняют людей?

— Несомненно. Мне в свое время хорошо «зашел» «Остров Крым» Аксенова. В восхищении перечитывал роман десятки раз, но сейчас, если бы она попалась, было бы иное впечатление. Тогда был другой я. Тут есть потусторонняя штука: любая книга должна приходить вовремя. У каждого человека есть 5-7 книжек, которые в свое время «заходят». Он влюбляется в них, они его как-то меняют, и он про них потом все жизнь помнит.

— У вас есть такие?

— Много раз называл: Стругацкие, Лимонов, Набоков, Гумилев. Последний для меня сейчас икона. «Финист» написан под влиянием Гумилева, его идеи.

— Какая идея заложена?

— Роман «Финист ясный сокол» все хвалят «за идею пассионарности». А я люблю его за идею о том, что национальный характер формируется ландшафтом и климатом. Если половину жизни вы видите только белое, серое и черное вокруг, то у вас один мозг. А если все вокруг оранжевое, фиолетовое и ярко освещенное солнцем, — у вас другой мозг. Все это основополагающие для нашего подсознания вещи. Но это все пальцем в небо, это теории такие.

— Вам важно, что говорят о ваших книгах?

— Конечно. Всем важно, все переживают. Не верьте тем, кто говорит, что им по фиг. Я внимательно читаю все отзывы, обдумываю, они запоминаются надолго. У Булгакова хранились в альбомах все рецензии на все его пьесы, по большей части разгромные. Это нормально, профессия того требует. Конечно, обязательно надо анализировать обратную связь.

— Броня утолщается?

— Конечно. От одной работы к другой становишься прочнее.

— А публичность мешает творить?

— Нет у меня никакой публичности, она приходит к тем, кто ее хочет. Хочешь быть публичным — иди в телек. Или в youtube. Я не иду.

— Публичность поможет больше книг продать, например.

— Нельзя к творчеству как к бизнесу относиться. Я пытался в свое время сделать из этого бизнес,. Может, достиг успеха Мне десять тысяч долларов аванса заплатили за книгу. Это было до кризиса, в десятые годы. Добился я успеха или нет? По две книги в год выпускал, но чего хотел, не получил.

— А чего вы хотели?

— Явно не десять тысяч долларов.

— Что заставляет дальше писать? Желание заглянуть в кроличью нору и увидеть, что там?

— У меня нет желания заглянуть в нору. Просто я ничего больше не умею — вот и весь ответ. Все остальное получается хуже, а за писательство меня, вроде, люди хвалят. У меня нет желания самоутвердиться.

— А раньше было?

— Да. А теперь я просто хочу, чтобы от меня все отстали и дали возможность заниматься своим делом.

— Идеальный сценарий — каков он? С утра до вечера заниматься писательством?

— Ну конечно. Идеи есть, все есть. В целом нормально, я счастливый человек, хожу, кайфую. Книжка вышла — очень приятно, все хвалят. Радуюсь от простейших вещей, я за простоту. Отпустил книгу — радость.

— Это груз?

— Просто большая работа. Вы уехали в пионерлагерь, вернулись, но все равно еще там находитесь.

— О чем будет следующая книга?

— Тоже, наверное, с элементами фантастики. Посмотрим. Я пока ничего точно не знаю.

— У вас сейчас затишье или вы уже пишете новый роман?

— Я всегда в процессе. У меня выходит книга рассказов, подписал три дня назад договор. Пока не знаю названия, должна в этом году появиться.

— Что делать тем молодым людям, которые хотят, но у которых не получается писать? Как стать писателем?

— Ищущий найдет. Слабых на этом пути не бывает, они отсеиваются. Это касается не только писательства. Слабые вообще ничего не добиваются в жизни. Многие думают, что везде есть успешные «наверху» люди, и хотят попасть на их место. Но в «Мартине Идене» Джека Лондона все про писательство рассказано. Помните сюжет? Моряк, который начал писать, сначала не мог опубликоваться, потом сумел, а потом покончил с собой.

— Важна ведь и вера в то, что ты делаешь.

— И вера должна быть. Но только веры недостаточно. Если ты хочешь куда-то попасть, ты должен выложиться по максимуму. Всю свою жизнь подчинить этой цели.

— Вам сложно было это сделать?

— Нет, моя самодисциплина на хорошем уровне. Найти три-четыре часа для любимого дела можно всегда — просто сидеть и писать. Остальное время — обдумывать то, что пишешь. Вот и весь рецепт.

— Когда вы понимаете, что можно начинать писать?

— Когда собрана история. Разумеется, сначала надо все придумать. Все эти вопросы, связанные с техникой — об этом у многих все написано. К тому же многие врут. «Все врут». Тот же Хемингуэй подвирал, мол, писал ежедневно, по пять часов. Если бы он так и правда работал, то написал бы томов 30.

— Для вас эта ежедневность важна?

— Все диктуется планами, я по ним работаю. У меня так устроено: примерно знаю, когда начну и когда закончу; когда нужно ускориться, а когда замедлиться; знаю свою производительность. Бывают кризисы и подъемы.

— А кризисы отчего приходят?

— По внутренним причинам. Не забывайте, я живой человек. Внешняя жизнь отнимает много сил, которые уходят на выживание, на добычу хлеба. У нас в России большинство людей так живут — все силы тратят на выживание, обеспечение минимального уровня жизни. А на любимое занятие время выделяется по остаточному принципу. Почему-то в русской литературе всем нравится сверхусилие.

— А так не должно быть?

— Не знаю. В богатом обществе есть система поощрения таких людей — гранты. Наверное, у них там, за бугром, полегче. Я в других странах подолгу не жил. Месяц пробыл в Голландии, у них там с молодежью и с развитием всего чего бы то ни было система очень хорошо налажена. Хочешь быть писателем, снимать кино — на тебе денег, только делай. Получить грант на фильм, например, или на театральную постановку — легко. Государство спонсирует таланты. Я не даю этому оценки, просто рассказываю, как знаю. У нас другая система.

— Вам важно, чтобы ваши книги читали в других странах?

— Честно говоря, мне все равно. Очень трудно выйти на те рынки, почти невозможно. Даже те писатели, которые гордятся переводами, немножко лукавят. Это же капля в море. Мы — экзотика, забавные дикари, которые изредка выбегают из-за декораций. Русские авторы — не лидеры мнений, потому что мы сейчас с Западом расходимся во мнениях, в базовых идеологических вещах. Общемировой кризис очевиден, и каждая цивилизация его по-разному переживает.

— О современной русской литературе у вас есть мнение, которое вы готовы озвучить?

— Как человек, который находится внутри нее, я обязан сохранять «покерфэйс» и рекламировать ее.

— Я не о вопросе «хорошо и плохо». Как в принципе можно охарактеризовать современную русскую литературу?

— Она не слабая, не дохлая, как некоторые говорят. Нельзя сказать, что она находится в упадке. Во-первых, она реагирует на пульс, то есть пытается быть актуальной. Она улавливает нерв, держит его. Прилепин сильный, Пелевин удивительным образом до сих пор в моде, его читают, тиражи поразительные. 30 лет человек эксплуатирует тему буддизма, на одной и той же ноте едет и все еще заходит людям. Так что все нормально. 10-15 имен у нас есть, а что останется в будущем — покажет время.

— Для вас важно жанровое разнообразие?

— В моей базе вообще нет понятия жанра. Я вырос в Советском Союзе, где жанра не существовало. В литературе были направления, и все хотели в большое направление под названием «критический реализм», в котором работали Пушкин, Гоголь, Толстой и Достоевский. Это направление базовое, туда все хотят. Солженицын — типичный представитель критического реализма. «Вечера на хуторе близ Диканьки» — это фэнтези? Это критический реализм. Жанры вроде хоррора, фэнтези, фантастики появились в 86-87 годах, когда началась перестройка, гласность, и все изменилось. Но я уже вырос, не читал ни Стивена Кинга, ни «Хоббита», ни «Властелина колец». Я «Хоббита» полистал — это для двенадцати лет, все понятно. Из фэнтези прочел лишь «Дюну» Фрэнка Герберта, очень хорошая вещь. Я приучен к критическому реализму, как конь надрессированный. Что бы я ни писал, все равно нахожусь в этом направлении.

— Раз уж вы вспомнили о Кинге. Что вы думаете об этом писателе?

Я не выношу Стивена Кинга, считаю его трешовым. Даже не второсортным, а именно трешовым. Но вдруг выясняется, что спустя десятилетия этот трешовый автор заложил целую национальную матрицу и поселился в национальных американских мифах. То же самое можно сказать про Филипа К. Дика. Хотя эти двое — жанровые, коммерческие ребята. Уже третье поколение американцев выросли на их идеях. Как говорится, «нам не дано предугадать, как наше слово отзовется». Кинг при этом большой молодец. Формирует сознание людей. Иногда скверная книжка хорошо, как сейчас модно говорить, «заходит человеку», и он, например, совершает подвиг.

— Вы считаете, у писателей есть некая миссия или задача, которую они должны решить своими текстами?

— Поскольку все писатели маньяки и мегаломаны — думают, что они гении на всю голову, то, конечно, они ставят перед собой большие задачи. Почему нет? В этом есть прикол. Мегаломания — это прекрасно. Мне скромность помешала стать мегаломаньяком. А так — я «за любой кипиш», как говорят в тюрьме. Все, что ведет к созданию новой реальности, производству материальных и нематериальных ценностей — все это очень хорошо. Мы напишем. Будущее поколение разберется.

— Пелевин сказал, что все писатели, всю жизнь пишут одну и ту же книгу. Вы согласны?

— Да.

— И о чем ваша книга?

— О том, что меня волнует, о моей проблематике, о самовыражении, обо мне и о тех, кто вокруг меня. Это самопрезентация, по большей части. Но поскольку мне кажется, что какие-то мои установки правильные или благие, условно говоря, положительные, то я их транслирую. Но конечном счете, все это, безусловно, самонавязывание.